— За исключением соседского.
— Ну, это другое, этих соседей я ненавижу.
— Ясно.
— Я, пожалуй, займусь цыпленком.
Видимо, голос ее подвел, потому что Ричард слегка нахмурился:
— Все нормально?
— Нет-нет, все отлично. Я люблю сюда приезжать. Люблю это место. Это лучшее место в мире. Проблемы никуда не деваются, сам понимаешь. Но мне нравится здесь просыпаться. Дышать этим воздухом.
— Я имел в виду — ты не против, что я здесь? Все нормально?
— Что ты! Боже мой. Не против, конечно. Ты же знаешь, как Уолтер тебя любит. Мы с тобой так долго дружим, но так мало говорили. Отличная возможность. Но ты действительно можешь ехать, если тебе нужно в Нью-Йорк. Я же привыкла жить тут одна. Все в порядке.
Потребовалось довольно много времени, чтобы довести эту речь до конца. Затем последовала краткая пауза.
— Я просто пытаюсь понять, что ты говоришь на самом деле, — сказал Ричард. — Хочешь ты меня тут или нет.
— Боже, — сказал она. — Я же только об этом и говорю, нет? Я же сказала.
Она видела, что его терпение, отпущенное на Патти, на женщин, заканчивается. Он поднял с пола тяжелую доску:
— Закончу здесь и поплаваю.
— Там холодно.
— С каждым днем чуть-чуть теплей.
Вернувшись домой, она позавидовала Уолтеру — тот мог сказать Ричарду, что любит его, и не желать при этом ничего разрушительного, всего лишь взаимной любви. Как все просто у мужчин! Она же чувствовала себя неподвижной жирной паучихой, которая год за годом выжидает и плетет свою сухую паутину. Внезапно ей стали понятны былые чувства девочек из колледжа, которых возмущала непринужденность обращения Уолтера с Ричардом и раздражало его назойливое присутствие. На мгновение она увидела Уолтера глазами Элизы.
Может быть, и мне придется, может быть, может быть, повторяла она себе, ополаскивая цыпленка, и тут же уверяла себя, что вовсе не это имела в виду. С озера донесся плеск, и она увидела, как Ричард плывет из тени деревьев к золоту пополуденного солнца. Если он и правда ненавидел солнце, как утверждал в своей старой песне, нелегко ему приходилось в северной Миннесоте в июне. Дни длились так долго, что казалось удивительным, что у солнца не кончается топливо. Что оно все горит и горит. Она поддалась искушению ухватить себя между ног, попробовать воду и отшатнуться, вместо того чтобы тоже пойти плавать. Я жива? У меня есть тело?
Картофелины были нарезаны странными линиями и напоминали какую-то геометрическую головоломку.
Ричард принял душ и вошел на кухню в старой футболке без надписей — пару десятилетий назад она была ярко-красной. Волосы ненадолго покорились и, как в молодости, сияли черным блеском.
— Ты изменилась с зимы, — заметил он.
— Нет.
— То есть — нет? У тебя другая прическа, и ты отлично выглядишь.
— Да ладно, другая. Совсем чуть-чуть другая.
— И наверное, чуть-чуть поправилась.
— Нет. Ну, немножко.
— Тебе идет. Так лучше, чем совсем тощей.
— Это ты пытаешься изящно намекнуть, что я разжирела?
Он закрыл глаза и скорчил гримасу, словно пытаясь взять себя в руки. Затем открыл глаза и поинтересовался:
— Откуда все это дерьмо?
— А?
— Ты хочешь, чтобы я уехал? В этом дело? Ты все время так себя странно ведешь, что мне кажется, что я тебя достал.
Жареный цыпленок пах знакомо — что-то такое ей раньше доводилось есть. Она помыла и вытерла руки, порылась в недоделанном шкафчике и нашла там бутылку кулинарного хереса, всю в строительной пыли. Она налила херес в стакан и села на стол.
— Честно? Рядом с тобой я нервничаю.
— Не надо.
— Ничего не могу поделать.
— У тебя нет причин.
Этого ей слышать как раз не хотелось.
— Я только стаканчик выпью, — сказала она.
— Ты что-то путаешь. Мне плевать, сколько ты пьешь.
Она кивнула.
— О’кей. Приятно знать.
— Ты все это время хотела выпить? Е-мое. Пей.
— Я и пью.
— Странная ты. Это комплимент, если что.
— Принимается.
— Уолтеру очень повезло.
— Вот тут нестыковка. Он, кажется, уже так не считает.
— Считает, уж поверь мне.
Она потрясла головой:
— Я хотела сказать, что мои странности вряд ли ему нравятся. Хорошие странности ему по душе, но плохие — не особенно, а именно они ему в основном и достаются в последнее время. Я хочу сказать — есть своя ирония в том, что ты как раз не против плохих странностей, но ты не мой муж.
— Тебе бы не понравилось быть мой женой.
— Это был бы кошмар. Наслышана.
— Очень жаль, что наслышана. Хотя ничего удивительного.
— Уолтер мне все рассказывает.
— Разумеется.
На озере утка крякала о чем-то своем. Утиные гнезда скрывались в зарослях тростника у дальнего берега.
— А Уолтер тебе рассказывал, что я порезала Блейку шины?
Ричард приподнял бровь, и Патти рассказала ему всю историю.
— Вот это да! — с восхищением выдохнул он.
— Ужас какой-то, да?
— А Уолтер знает?
— Хм. Хороший вопрос.
— Я так понимаю, ты ему не все рассказываешь.
— Господи, Ричард, да я ему вообще ничего не рассказываю.
— А зря. Может статься, что он знает о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.
Она набрала полную грудь воздуха и поинтересовалась, что же такого Уолтер о ней знает.
— Он знает, что ты несчастлива, — сказал Ричард.
— Ну, тут особой проницательности не нужно. Что еще?
— Он знает, что ты винишь его в том, что Джоуи уехал.
— Ах, это, — сказала она. — Это я ему более-менее говорила. Не считается.
— Ладно. Может, ты мне тогда расскажешь? Чего не знает о тебе Уолтер — если не считать, что ты потрошитель шин?
Размышляя над ответом, Патти вдруг ощутила пустоту своей жизни, пустоту своего гнезда и бессмысленность существования — теперь, когда дети разлетелись кто куда. Херес нагнал на нее тоску.
— Спой мне, пока я накрываю на стол. Споешь?
— Не знаю, — сказал Ричард. — Это как-то странно.
— Почему?
— Не знаю. Просто ужасно странно.
— Ты же певец. Ты всю жизнь поешь.
