— Охота? — уточнила Патти.
— Олени, — сказала Галина. — Невероятное количество оленей. Эдгар, скольких ты застрелил прошлой осенью?
— Четырнадцать, — ответил тот.
— Четырнадцать оленей на нашей земле! А они все приходят и приходят, просто невероятно.
— Дело в том, — сказала Патти, пытаясь вспомнить, считаются ли олени кошерной пищей, — что это не совсем ваша земля. Теперь она принадлежит Джойс. Раз уж у Эдгара такая отличная деловая хватка, ему, может быть, стоит вернуться на работу и получать стабильный доход. Пусть Джойс самостоятельно распоряжается своей собственностью.
Галина упрямо покачала головой:
— Страховая компания. Она хочет отобрать все, что зарабатывает Эдгар, — это сотни тысяч.
— Да, да, но если Джойс сумеет продать дом, вы расплатитесь со страховой компанией и начнете с чистого листа.
— Он просто жулик! — У Галины гневно вспыхнули глаза. — Думаю, ты слышала, что случилось? Этот регулировщик — самый настоящий жулик, на сто процентов. Я едва до него дотронулась, стукнула совсем чуть-чуть — и теперь он не может ходить?
— Патти, — сказал Эдгар, точь-в-точь как Рэй, когда вел себя снисходительно, — ты не вполне понимаешь ситуацию.
— Прости, но чего тут не понимать?
— Твой отец хотел, чтобы ферма всегда принадлежала вашей семье, — сказала Галина. — Он не хотел, чтобы она обратилась в деньги и разошлась по карманам отвратительных, непристойных театральных продюсеров, которые занимаются так называемым искусством, и по карманам психиатров, которые берут с твоей младшей сестры по пятьсот долларов за сеанс, а лучше ей не становится. Ферма останется у нас, твои дядья могут о ней забыть, а если всерьез понадобится — я не имею в виду богему и жуликов-психиатров, — Джойс может продать часть земли.
— Эдгар, ты согласен? — спросила Патти.
— В общем, да.
— О, как благородно с твоей стороны. Тебе небезразличны папины желания.
Галина наклонилась к Патти вплотную, словно гостья от этого могла лучше ее понять.
— У нас дети, — сказала она. — Скоро придется кормить шесть ртов. Твои сестры думают, что я хочу уехать в Израиль, — но я не хочу. Нам здесь хорошо живется. Как по-твоему, кому стоит верить — мне, у которой есть дети, или твоим сестрам, у которых их нет?
— У вас действительно славные дети, — признала Патти. Племянник дремал у нее на руках.
— Вот и оставьте нас в покое, — попросила Галина. — Навещай детей, когда захочешь. Мы не плохие люди, не какие-нибудь психи, мы очень любим гостей.
Патти вернулась в Уэстчестер, полная грусти и разочарования, и утешилась, посмотрев баскетбольный матч по телевизору (Джойс уехала в Олбани). На следующий день она вернулась в город и встретилась с Вероникой — младшей и самой несчастной сестрой. В ней всегда ощущалось нечто не от мира сего. Прежде «непохожесть» была связана с внешностью темноглазого, тоненького лесного эльфа, которой Вероника пыталась соответствовать разными губительными способами, включая анорексию, неразборчивые половые связи и пристрастие к алкоголю. Теперь Вероника по большей части утратила свою прелесть и пополнела, хотя назвать ее толстой было нельзя; при взгляде на сестру Патти вспомнила бывшую подругу Элизу, которую однажды, много лет спустя после колледжа, заметила в переполненном офисе отдела транспортных средств. Теперь инаковость Вероники гнездилась в душе — она отрицала обычную логику и с рассеянным удивлением взирала на внешний мир. Некогда она подавала большие надежды как художница и балерина — по крайней мере с точки зрения Джойс, влюблялась и встречалась с огромным количеством перспективных молодых людей, но с тех пор пережила несколько серьезных приступов депрессии, по сравнению с которой проблемы Патти были просто увеселительной прогулкой. По словам матери, Вероника сейчас работала помощником администратора в танцевальной школе. Она жила в скудно обставленной квартирке на Ладлоу-стрит, и Патти застала ее во время медитации, несмотря на то что позвонила и предупредила заранее. Вероника впустила гостью, и та обнаружила младшую сестру в спальне, на коврике для йоги, в выцветшем спортивном костюме. Девическая танцевальная подвижность сменилась поразительной гибкостью йога. Вероника, судя по всему, не жаждала видеть Патти, и сестре пришлось полчаса сидеть на кровати, тщетно ожидая ответа на привычные любезности, прежде чем Вероника наконец смирилась с ее присутствием.
— Красивые сапоги, — сказала она.
— Спасибо.
— Я не ношу кожу, но иногда, когда вижу красивую обувь, скучаю по ней.
— Угу…
— Ты не против, если я их понюхаю?
— Мои сапоги?!
Вероника кивнула, подползла по полу к Патти и вдохнула запах кожи.
— Я очень чувствительна к запахам, — сказала она, блаженно закрывая глаза. — То же самое с беконом — я его не ем, но очень люблю запах. Я так остро его чувствую, как будто ем.
— Угу, — повторила Патти.
— Помнишь восточную сказку про запах жареного мяса?
— Да. Я тебя понимаю. Интересно. Но сапоги-то ты никогда не ела.
Вероника расхохоталась и на некоторое время расслабилась. В отличие от остальных членов семьи, за исключением Рэя, она засыпала Патти вопросами о ее жизни и о недавних переменах. Самые болезненные эпизоды казались ей невероятно смешными, и, как только Патти привыкла, что Вероника хохочет над ее разрушенным браком, она поняла, что сестра испытывает облегчение, слушая про ее беды. Казалось, это убеждало ее в правильности некоей семейной аксиомы и помогало расслабиться. Но затем, за чаем (Вероника утверждала, что выпивает как минимум галлон зеленого чая в день), Патти заговорила о старом доме, и смех сестры сделался куда менее искренним.
— Я серьезно, — сказала Патти. — Зачем ты пристаешь к Джойс насчет денег? Если бы ей не давала покоя только Эбигейл, мама уж как-нибудь справилась бы, но она всерьез страдает, поскольку и ты в этом участвуешь.
— Сомневаюсь, что мама страдает из-за меня, — ответила Вероника. — Насколько я знаю, у нее полно своих причин.
— В таком случае из-за тебя ей еще более неловко!
— Вряд ли. По-моему, мы делаем из мухи слона. Если мама хочет, чтобы больше не надо было мучиться, пусть продаст дом. Я всего лишь прошу денег, чтобы не нужно было работать.
— А в чем проблема с работой? — поинтересовалась Патти, уловив эхо вопроса, который однажды задал ей Уолтер. — Она повышает самооценку.
— Я могу работать, — возразила Вероника. — Например, сейчас я работаю. Хотя предпочла бы сидеть дома. Это скучно, и со мной обращаются как с секретаршей.
— Ты и есть секретарша. Пусть даже с самым высоким IQ во всем Нью-Йорке.
— Я мечтаю уволиться.
— Джойс охотно даст денег, чтобы ты могла продолжить учебу и найти работу, которая будет соответствовать твоим талантам.
