– Верная мысль, – одобрил Семен, любуясь ее лицом, горевшим от возбуждения. – Однако ты женщина, а ваши желания беспредельны... И потому я думаю, что сказано не все. Чего ты хочешь кроме любви и власти, моя Меруити?
– Ты мудр и проницателен, как Тот, и ты хитрее Сетха... – Она улыбнулась, погладив его щеку кончиками пальцев. – Да, есть и другие желания! Я хочу, чтоб ты построил храм... белый храм у скал, подобных меди... тот, о котором рассказывал мне... святилище Хатор, соединившей нас... чтобы милость ее была с тобой и со мной...
– Пусть будет так, – сказал Семен. – Но я, моя милая, вовсе не хитер, а жаден, и я умею хорошо считать – гораздо лучше, чем премудрый Тот. Ты просишь об одном и о другом, о третьем и четвертом... Много, очень много для бедного должника! Впрочем, я сделаю все, и в память об этой ночи построю храм Хатор – построю, если ночь окажется не последней.
Меруити вдруг прижалась к нему всем телом, и он почувствовал, как трепещут у щеки ее губы, как напряглись соски и как увлажнилось лоно.
– Ночь еще не кончилась, ваятель, – прошептала она. – Ночь не кончилась, рассвет не наступил, и Ра еще плывет в своей ладье в подземном мире... Твой долг успеет вырасти!
* * *
Пуэмра очнулся лишь через шесть дней. Когда Семен пришел в дом Инени, его ученика уже перенесли на ложе у окна, что открывалось в сад, и он мог говорить, хотя и не очень разборчиво – порезы на лице еще не зажили. Около Пуэмры хлопотали две девушки – Аснат, его сестра, и другая, незнакомая Семену, тоненькая, будто стебелек папируса, почти девчонка, на пару лет постарше То-Мери. Глаза у нее были темными и нежными, как у олененка, а волосы, шелковистые и длинные, собраны в три перевитых лентами пучка: два падали на грудь, а средний темной волной змеился по спине. Эта юная красавица сидела у изголовья Пуэмры и отгоняла опахалом мух.
– Кто такая? – спросил Семен, переступив порог комнаты.
Аснат улыбнулась ему, а темноглазая незнакомка, испуганно вздрогнув, сползла с сиденья, рухнула на пол и принялась кланяться.
– Нефертари, великий господин... дочь хранителя врат в святилище Амона... твоя недостойная служанка...
Она в смущении прятала лицо, но Семен осторожно, двумя пальцами, приподнял ей подбородок:
– Откуда ты знаешь, что я – великий господин?
– Отец сказал... сказал, если придет человек, подобный Апису, высокий ростом и грозный видом, то это – великий господин... Еще сказал: ты, Нефертари, должна быть почтительной и угождать ему, как самому пер'о – жизнь, здоровье, сила!
– Хмм, подобный Апису... – Семен подмигнул Аснат, колдовавшей у чаши с целебным питьем. – Скажи, сестра Пуэмры, разве я похож на быка? Уши и нос вроде нормальные, да и рогов нигде не прячу... Может, вырастут, если женюсь... – Он повернулся к Нефертари: – Ты ошиблась, милая; хоть я и высок, но не слишком велик и грозен. Я ваятель Сенмен, брат Сенмута, и там, на ложе, валяется один из моих нерадивых помощников.
Нефертари, однако, продолжала кланяться, опустившись на колени и сгибаясь втрое, так что Семену пришлось прикрикнуть:
– Встань! И не царапай коленки о пол! Они у тебя не для этого, детка.
– А для чего, господин? – робко спросила она, поднимаясь.
– Скоро узнаешь... через год-другой. – Семен подошел к изголовью Пуэмры и опустился на сиденье. Аснат хихикнула. Сенмут, наверное, ей уже растолковал, зачем у девушек колени и все остальное, что расположено повыше. “Подожду до фаофи или до атиса, когда наступит покой в державе, – решил Семен, глядя на невесту брата, – и поженю их. В конце концов, таков мой долг как старшего в семье! Хватит братану щупать арфисток... да и мне, пожалуй, тоже”.
Он представил на миг губы и груди Меруити, блаженно усмехнулся, потом взглянул на Пуэмру, и улыбка сползла с его лица.
Вид был – краше в гроб кладут. Мумия, да и только! Кожа бледная, тело в полотняных бинтах от подмышек до пояса, бинты на обоих бедрах и левой руке, а на щеках, у губ и ноздрей, – алые ниточки шрамов; видно, резали ножом, однако с неторопливостью и осторожно, чтобы прочувствовал боль, но смог говорить. “Может, все и заживет, – горестно размышлял Семен, разглядывая ученика, – может, и беды особой нет – шрамы лишь украшают мужчину, а вот с пальцами Инени прав. Не пришьешь назад, не приставишь! Хорошо, хоть на одной руке... а если бы на двух? Ни писать, ни рисовать, ни девушку погладить...”
Но больше ран и изувеченной ладони его пугали глаза ученика. Было в них что-то тоскливое, безнадежное, будто Пуэмра решил, что жизнь его закончена, фонтаны радостей земных иссякли и что пора переселяться в Джеме, к покойникам на левый берег. Вот только почему? Вид, конечно, неважнецкий, однако жив, раны чистые, не воспалились, кости целы, глаза с языком на месте, как и главнейший орган... Опять же девушка рядом крутится... очень приятная девушка, тут поганец Рихмер не соврал... Одни глазищи да кудри дорогого стоят!
– Он ждал, – тихо промолвила Аснат за спиной Семена, – ждал, когда ты придешь, мой господин. Сказал, что не умрет, не повидавшись с тобой... Но зачем ему умирать? Мы его любим. – Она обняла хрупкие плечи Нефертари. – Мы не хотим, чтоб он ушел к Осирису!
– Что-то жарко сегодня, – заметил Семен, посматривая на знойное небо. – Жарко... Вот что, девочки: идите в сад и приготовьте мне уам. Вина поменьше, а сока граната – побольше... И можете не торопиться.
Когда они вышли, он склонился над Пуэмрой:
– Мрачный ты, как я погляжу. С чего бы? Ведь не в постель Сохмет улегся! Ты в доме Инени, и рядом с тобой не дознаватель с ножиком, а молодая красавица с опахалом. Ну и я, твой учитель... Зачем умирать?
Лицо юноши вдруг стало жалким, рот судорожно скривился, затем хлынул поток отрывистых, почти бессвязных слов:
– Смерть... смерть и наказание... мой удел... ибо я предал... предал двоих... первого своего наставника и второго... Инени, отца мудрости, и тебя, посланца богов... Нет мне прощения – ни в этом, ни в загробном мире! Я скорпион... ядовитый гад... гиена побрезгует трупом моим, шакал помочится на мои кости...
– Во-от в чем дело! – протянул Семен. – Вот оно как! Ну, Инени, отец мудрости, на тебя не в обиде; он знал, что ты не порочишь его – скорей, наоборот. Так что успокойся, парень. Рановато тебе к парасхитам.
– Ты... ты не знал... – дыхание Пуэмры сделалось прерывистым. – Я доносил Уху Амона... мелкое, неважное... а хотелось ему другого... того, о чем Инени запретил говорить... откуда ты явился... что умеешь... прислан ли светлыми богами или Сетхом... Я не сказал бы ничего, но боль... было так больно, учитель! – Он сморщился и всхлипнул. – Когда мы сражались с нехеси – там, у порогов, где встретили тебя, – кровь обагрила мое копье... Я защищался и убил разбойника... но видит Амон, лучше убили бы меня! Предатель и в богатой гробнице предатель, а воин, пусть лишенный погребения, все-таки воин!
“Стыдится, – подумал Семен, – оттого и жить не хочет. Вдруг и правда умрет? Совсем ни к чему!”
