Павел Герасимович теребит и поторапливает кавказский нос. Лидия Михайловна сползает на спину и раздвигает ноги, открывая малиновые петушиные гребни.
Соитие длится недолго. Павел Герасимович успевает сказать: «Лида…», — на время отбросив отчество и субординацию.
Лидия Михайловна вначале говорит: «В меня не кончать», — потом: «Ну, не торопись», — а когда Павел Герасимович содрогается крупом, как подбитый крейсер, она страстно выдыхает: «Милый…», — и ловко выскальзывает из-под Павла Герасимовича.
— В меня не попало? — спрашивает она. — Шкуру спущу.
— Не извольте беспокоиться, Лидия… Михайловна, — отвечает Павел Герасимович, возвращая отчество на прежнее место. Он показывает растопыренную пятерню, по которой стекает тонкая белесая, в комках, нить, похожая на бедные жемчугом бусы. Следующим движением Павел Герасимович вытирает жемчуг о простыню. Сквозь дыры в ней виднеются плюшевые диванные кляксы.
Лидия Михайловна, подтянув одеяло к груди, поедает конфеты.
— Народ, Паша, меняется. У нас в подъезде такой спившийся Славик живет, все время у меня занимает деньги, похмелиться надо… Я вчера дала ему рубль, спросила, за кого он голосовать будет, а он так посмотрел: «Лидия Михайловна, хоть Коротич и еврей, буду за него голосовать…»
Павел Герасимович задумчиво вертит в руках визитку, выпавшую из конфетной коробки. На белом прямоугольнике крупно напечатано: «Укладчица № 5».
Сгущаются сумерки, будто на окно повесили помойную штору. Свет, проходящий сквозь эту грязную кисею, теряет всякую живительность и яркость. В комнату процеживается тоскливая серая взвесь и длинные тени.
Павел Герасимович уже не слушает Лидию Михайловну, а с беспокойством озирается, словно не знает, откуда ждать угрозы. Он с силой сжимает пальцы в попытке накачать себя решимостью, но, сам того не понимая, гонит по жилам не мужество, а леденящий озноб, уже проклюнувшийся на висках трусливым зернистым потом.
Лидия Михайловна все говорит, закладывая в рот конфеты, и кажется, что бубнящий этот голос держится только на шоколадном топливе.
Сквозняк проводит воздушной рукой по лицу Павла Герасимовича и с легким стуком захлопывает дверь, отдаваясь болезненным колокольным эхом в затылке.
Павел Герасимович протягивает умолкнувшей Лидии Михайловне картонный четырехугольник и поднимается с дивана. Он предчувствует бессмысленность своей попытки, но с силой давит латунную ручку. Как монолит, дверь неподвижна. Павел Герасимович трясет ее, потом наваливается плечом, лупит кулаками.
Никому теперь не открыть дверь.
Это поняла и Лидия Михайловна. Она троекратно шмыгает носом, точно запасается воздухом.
Плач Лидии Михайловны напоминает фальшивые регистры губной гармошки:
— Я не собираюсь здесь торчать! Я хочу немедленно выйти! Какой же ты мужик, если не можешь сделать элементарную вещь!
Павел Герасимович подбегает к дивану и хлестко бьет Лидию Михайловну по лицу. Она издает крик, резкий и неприятный, будто передвинули шкаф.
— Ты ударил меня! Ты ударил женщину! Ты посмел ударить женщину!
— На хуй пошла! — ревет в ответ Павел Герасимович.
— Чтоб ты сдох, уёбище! Быдло сраное! Открой дверь, мудак тупорылый! — Лидия Михайловна срывает голос и судорожно сглатывает немоту.
— Ничем не могу помочь, — произносит с чиновничьим садизмом Павел Герасимович.
Лидия Михайловна долго, до пустоты плачет, вылиняв крашеным лицом на наволочку. Слезы кончаются. Она возится на диване, кутаясь в одеяло, нежно всхлипывает и вскоре затихает, чуть посвистывая носом.
Павел Герасимович примостился на краю дивана. Ему не хватило одеяла, для сохранения тепла он подогнул ноги и опоясался руками.
Какое-то время Павел Герасимович изучает восточный пейзаж на полу: песочная блузка и бредущий по ней двугорбый лифчик. Павел Герасимович тоже начинает подремывать. Чернота ночи накрывает комнату.
Уложены.
«Киевский» торт
— Это, верно, дочь моя разлюбезная заявилась! А я уже думал, признаться, что ты совсем домой не придешь.
— Фу-х, еле донесла. Чуть руки не оторвались.
— И что нам принесла Дарья Константиновна? Надеюсь, не внука в подоле.
— Пока что нет, старый ворчун. Один-единственный раз совершеннолетняя дочь на час задержалась. Мне же нужно было пробежаться по магазинам. На базар потом съездила, помидоров набрала, картошки, зелени.
— Это понятно, а где мы до базара шлялись?
— А то ты не знаешь! Платье подыскивала. Хорошо еще, что Светка согласилась помочь, мы с ней полгорода облазили, пока подходящее выбрали.
— Скажи, пожалуйста…
— В одном свадебном салоне, даже представить страшно — платья розовые, голубые, с тесьмой, на поясе сзади банты, аппликации какие-то из кружев… Катастрофа! Продавщица что-то зачитывает, я смотрю — полностью атласное платье. Мало того что цветное, так еще и атласное.
— Ну и что здесь такого? Атлас — благородный материал.
— Да, только он идет на основу кружевного корсета, сама юбка должна быть из фатина, желательно английского — он такой тускло-мерцающий. А наш фатин просто белый, как простыня, и если на него дождь попадет, то он уже не топорщится, а висит, как тряпка… А в другом салоне нам веночек на голову предложили — это, дескать, новая волна, эстетика друидов, Светка им еще ляпнула, что в веночке только невест-девственниц хоронят… В принципе диадемы иногда неплохо смотрятся, но это вчерашний день.
— А мне лично всегда шляпы нравились…
— Про шляпы я вообще молчу. Позавчерашний день, прошлый век. Опять в моде фата, но одноярусная, до пола, а не как раньше — пышная трехъярусная. И перчатки не нужны, в крайнем случае — выше локтя. Потом итальянский салон нашли — там уже выбор получше был.
— Все ясно. Отца, как отсталого и старомодного хрыча, в консультанты не пригласили. У Светланы, разумеется, вкуса больше. На один вагон…
— И маленькую тележку! Ах, вот оно в чем дело!.. Я-то думаю, чего он надулся, а это, оказывается, его с собой не взяли!
— Имею я право или нет знать заранее, в чем будет моя дочь в столь знаменательный день?
— Платье — просто супер! Обалдеешь, когда увидишь. Я подъюбник такой классный заказала — на пяти обручах. И химчистка оказалась дешевая.
— О-очень хорошо…
— А к платью сережки купила и колье. Из циркония, но выглядят на сто карат. Смотри. И босоножки. Каблук — одиннадцать сэмэ, но удобные — хоть кросс бежать. Их и после свадьбы носить можно. А то понакупают себе белых лодочек… Тебе взяла новый галстук. Только скажи, что не нравится!..
— Здорово! Я с ним как Элвис Пресли. Набриолиненного кока еще не хватает.
