— Герман думал, что в Детской комнате его будут поучать, перевоспитывать, возможно, кричать и угрожать. Нет! Все наоборот! Пришел обаятельный педагог с фильмоскопом и вместо нравоучений стал показывать «мультики» — потрясающую по своему драматизму историю мальчика Алешки Разума, увлекшую Германа с первых же кадров. С неподдельным интересом следил Герман за поворотами непростой судьбы Алешки. Герман конечно же вскоре догадался, о ком идет речь. Неужели этот добрый внимательный педагог, вращающий колесико проектора, и мальчик Алешка Разум — один и тот же человек?!
Двойник зачарованно пялился на экран. Германа уже скорчило, он сидел, уложив туловище на ноги, руки подпирали голову. Я понял, что этим скомканным очередным просмотром на меня как бы накидывают вторую невидимую петлю. Этот художественный прием "диафильма в диафильме" оказывался двойным узлом, которым меня привязывали к нарисованному Герману. Он улыбался — мой рот тоже растягивала улыбка. Он хмурился — я чувствовал, как помимо моей воли сходятся брови над переносицей. Один раз у Германа показались слезы — когда Гребенюк назвал Разума сынком. У меня в глазах тоже защипало, я сморгнул, и по щеке скатилась слезинка. Герман от волнения прикусил костяшки кулаков. Я тут же испытал резкую боль, и на коже проступили глубокие вмятины от зубов…
Герман с экрана был живее меня, на него смотрящего. Чтобы расправиться со мной, Разумовскому даже не нужно было стукать меня диапроектором по голове, душить или резать ножом. Стоило лишь бескровно умертвить нарисованного Рымбаева, и я бы тоже свалился бездыханный…
Внутри живота точно лопнула колба с кипятком. Страх, горячий и острый, окатил внутренности. Самое противное, что это был уже мой личный страх, вдобавок к той панике, которой меня щедро наделял перепуганный двойник.
Герман между тем преобразился. Взгляд его остекленел, лицо похорошело: сгладились гадкие жабьи черты, волосы, торчащие клочьями, улеглись. Подчеркивалась душевная трансформация — хулиган под воздействием искусства перевоспитывался…
— Диафильм закончился. Потрясенный юный зритель разогнулся и поднялся со стульчика: "Простите меня, пожалуйста, Разум Аркадьевич", — прошептал Герман…
Мои губы беззвучно повторили контуры произнесенных им слов.
"За что ты просишь прощения, Герман?" — грустно улыбнулся Разумовский. Он вытащил из проектора длинную ленту и начал сворачивать в рулон. — "Мне… Мне очень стыдно за мое поведение. За то, как я вел себя с вами, с Ольгой Викторовной. Но особенно стыдно мне за мои "мультики"…" — Разумовский посмотрел на мальчика. Щеки Германа пылали от стыда…
Я немедля почувствовал, как горят мои щеки, точно их натерли толченым стеклом.
— Да, — подтвердил Разумовский, — мучительный стыд сковал Германа. Ведь он и не догадывался, что однажды придется краснеть за свои поступки… — "Я не сержусь на тебя, мой мальчик, — с теплотой сказал Разум Аркадьевич. —
И Ольга Викторовна тоже тебя простит. Но как нам быть с теми людьми, которых унизили и ограбили ты и твои, с позволения сказать, друзья? Кто извинится перед ними, кто им вернет душевный покой?"
Герман крепился, но вдруг разревелся. Мои щеки сразу сделались мокрыми от слез, точно кто-то плеснул мне в лицо из кружки.
"Что ж, поплачь, Герман, — сказал Разумовский. — Поплачь. Ты еще способен испытывать искреннее раскаяние. Эти горькие слезы говорят мне, что не все потеряно и бывший Рэмбо уже на полпути к исправлению. Ты, как и Алешка Разум, заглянул в себя и ужаснулся той бездне, в которой оказался. И я хочу протянуть тебе свою спасительную руку. Возьми ее…"
Хнычущий Герман поспешно ухватился за демонстративно вытянутую руку Разума Аркадьевича.
"Ваши мультики меня многому научили, я тоже очень хочу к новой жизни, как Алешка Разум, то есть как вы!" — со всем жаром юного сердца произнес Герман. — "Знай, это будет не просто!" — предупредил Разумовский. — "Я справлюсь! Что нужно для этого?" — "Правда. Только правда! Какой бы неприятной она ни была. Ты готов к этому?" — Герман задумался, помолчал, закусив губу, потом тряхнул головой: "Да, Разум Аркадьевич, я готов!" — "Скажи, Герман, ты никогда не задавал себе вопроса: зачем живешь?" — "Задавал…" — На лице Германа показалась растерянная улыбка. — "И что же? — спросил учитель. — Каков результат?" — "Я не нашел ответа…" — "Герман, ты онанизмом занимаешься?"
Я чуть не подпрыгнул на стульчике от удивления. Герман на экране, похоже, опешил не меньше моего.
— Мальчишка съежился, отвел глаза, — наслаждаясь местью, произнес Разумовский.
"Что отвернулся, Герман? Я же предупреждал, правда — штука непростая… Чего скис, пионер?" — Герман вздрогнул…
По моему телу тоже пробежал резкий, напоминающий судорогу, озноб.
— Герман тихо ответил: "Бывает…" — Разумовский удовлетворенно кивнул: "И часто ты онанируешь?" — "Почти каждый день…" — "А если честно?" — "Каждый…" — "Как это происходит?" — "У меня есть карточка. На ней голая женщина с раздвинутыми ногами, она похожа на мою одноклассницу, Наташу Новикову, которая мне очень нравится. Я смотрю на нее и представляю Наташу…" — Герман запнулся, покраснел, уставясь в пол…
Я испытал прилив какого-то испепеляющего детского стыда, как если бы с меня на школьной линейке при всех сняли трусы.
Разумовский упивался торжеством.
"Это хорошо, что ты больше не врешь, Герман. Скажи, ты уже вступал в половые связи?" — "Да… — признался Герман. — Два раза…" — "С кем же ты вступал в половую связь?"
Бессовестно уличенный в онанизме, Герман выглядел совершенно раздавленным.
"С Аней Карпенко и Светой Кириленко…" — "И кто они такие — Аня Карпенко и Света Кириленко?" — "Наши подруги…" — "Подруги… — горьким эхом отозвался Разумовский. — Ты хоть понимаешь, как извратил весь чистый смысл слова «подруга»? И как вы с ними "дружили"?" — "Мы… Они… Это… — запинался Герман. — Мы с ними… Точнее, они с нами…" — "Ну же! — подбодрил Разумовский. — Бояться раньше надо было. Имей мужество отвечать за свои поступки…" — "Они ходили с нами показывать "мультики"…" — почти шепотом закончил Герман. — "Хорошо, о Свете и Ане мы поговорим позже. А пока что назови мне имена твоих товарищей…"
Герман засопел, отвернулся.
"С одной стороны, это похвально, Герман, что ты не хочешь выдавать этих ребят. Но с другой стороны, ты оказываешь им медвежью услугу. Скажу больше! — Разумовский повысил голос. — Своим молчанием ты предаешь их. Промолчав, ты — предатель!" — с пафосом закончил он.
Я взывал к Герману безмолвным рыбьим ртом: "Не смей, не соглашайся!"
"А что им будет?" — всхлипнул Герман. — "Ничего плохого, — успокоил Разумовский. — Ребятам, как и тебе, нужна моя помощь. Не тяни время, дорога каждая минута. Давай по порядку. Кто вас вообще надоумил с этими "мультиками"?" — "Это… Борман… — запинаясь, начал Герман. — Я имею в виду, наш Борман, а не из фильма… Он сейчас в больнице… Борман у нас за старшего был вместе с Лещом… Его сильно избили, а Лещ вообще пропал…" — "Стоп-стоп, Герман, не торопись. Борман — это, если я правильно понял, кличка? — уточнил Разумовский. — А как его зовут по-нормальному? И заодно этого Леща? Только отвечай как взрослый, по порядку: фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес. И не части…" — Разумовский вооружился блокнотом…
