Я осмотрелся. Немолодая женщина, вскинув руки, по-цыгански трясла рукавами, и непрошеные мысли о Хоттабыче сразу обернулись новым сказочным фантомом — Царевной-лягушкой. Затем внимание перекинулось на моего липкоголового соседа с огромным крестом поверх рубашки. Золотая цепь явно предназначалась для сказочного дуба из Лукоморья и пушкинского ученого кота. Распятая фигурка Иисуса была сделана со множеством анатомических тонкостей, в глазницы пошляк-ювелир вставил даже искристые зеленые камушки.
Нежно мычал детский хор, и по этому бессловесному вокальному фону, как по ковру, бежал, кривлялся и приплясывал голос проповедника:
— Вы только подумайте! — трещал он в манере гнусавой джазовой а капелла. — Мы живем в мире физических страданий! Или страха перед ними! И вдруг! В один прекрасный день! Или ночь! Физические страдания заканчиваются! Вы скажете: «Как же так? Боль — это же единственная возможность совершенствовать дух!»
Паства прогудела какое-то совиное угу-у-у.
— Я тоже так раньше думал, — голос проповедника выгнулся кошачьим хвостом. — Но потом всё понял. Телесные муки! Своей примитивностью отвлекают от главного! Можно ли страдать от геморроя и думать о боге? Нет! Боль отвлекает вас от души! Лишь избавившись от боли, вы сможете приблизиться к богу!
В этой церкви Избавления крестились на православный манер, женщины повязывали головы платками, а поклонялись имени Бога — Иегова.
Я украдкой сделал в блокноте необходимые пометки, включая и цитату из проповеди о том, что «Царство Божие — есть Христос плюс евангелизация всей страны».
С добытым материалом я уже собирался потихоньку улизнуть, но неожиданно выяснилось, что представление не закончено. На сцену к проповеднику поднялся его помощник с горящей свечой. Повисла тишина, тревожная и напряженная, как неслышная барабанная дробь.
Помощник держал свечу, а проповедник воткнул указательный палец в дрожащий огонек и приставил к свече микрофон. Из динамиков раздалось легкое потрескивание фитилька, и крошечное пламя, усиленное акустически, охватило весь зал, как пожар. Взгляды паствы были прикованы к этому пальцу в свечном огне.
В воздухе затрепетали черные нитки — это коптила кожа. Вдруг с тараканьим хрустом щелкнул сгоревший ноготь. Проповедник с улыбкой показал обгоревший палец пастве и с наигранным изумлением и восторгом прокричал: «Не больно!»
Потом началась совершенная истерия. Паства кликушествовала, снова замычали какой-то псалом дети…
Я вдруг увидел Алису, а может, она заметила меня первой. От повязанного платка лицо ее сделалось вдвое уже, будто она выглядывала через крепостную амбразуру.
Алиса позвонила вчера, хотела встретиться, я сказал, у меня работа, нужно статью делать. Но эта Алиса умела напрашиваться. А теперь она проталкивалась ко мне, через шаг извиняясь, словно была в переполненном трамвае.
— Куда пропал? Я ждала на входе, как дурочка. Есть у тебя совесть?
— Исключительно комсомольская, — отшучивался я.
— Интересно здесь, — прошептала она. — И атмосфера, и запах, все вместе… — она показала рукой в сторону помоста, где сектанты уже выстроились в подобие очереди. — Только вот ноги у меня устали…
— Да ладно тебе, — я похлопал ее по плечу, — пожилые люди стоят и не жалуются, а ты молодая, полная сил и космических энергий!
— Может, хватит! — Алиса поморщилась. — Я уже не хожу к этим…
Мальчик-служка тем временем вынес обыкновенную эмалированную кастрюлю с торчащей из нее ложкой. Другой помощник взял свечу, на которой жег палец проповедник. На широком блюде ножом он крошил эту свечу на мелкие части. Проповедник вливал в рот каждому подошедшему порцию жидкости и давал кусочек свечи на закуску.
Я наблюдал эту жуткую пародию на церковное таинство — сгорбленная вереница обманутых людей, ждущих глотка вина и парафиновой крошки. Вот уже стоящий передо мной мужчина склонился, захватил ртом ложку, торопливо глотнул и перекрестился истово, будто заколотил в себя гвозди.
Разумеется, я уступил свою очередь напирающим сзади людям.
Проповедник неутомимо черпал из кастрюли, а я смотрел на его обезображенные руки. Почти все пальцы у проповедника обгорели. Я был уверен, что это грим и вся сцена со свечой — только дешевый балаган. Так или иначе, но вид у этих рук был жуткий — напоминающие сигарные окурки пальцы, с черными обуглившимися ногтями. И вот этими окурками он сжимал ложку, этими угольными пальцами он хватал с блюда свечные крошки и совал в раскрытые рты…
Я помню, какие были в тот вечер вымершие улицы. Фонари светили затонувшей глубинной зеленью, как битое стекло мерцал снег, и от его толченого острого блеска мне делалось особенно тревожно. Я даже был рад, что не один.
— Когда на огне ноготь треснул, у двух теток эпилептический припадок случился — так на них подействовало. С настоящей пеной изо рта. Представляешь? — Алиса, явно шокированная увиденным, долго еще рассуждала. — Для меня христианство — своего рода психологический эксперимент с человечеством, попытка его сортировки. Представь, неким высшим разумом в общество заброшены неудобные законы — определенные психо-социальные установки, содержащие особый маркирующий фермент. Так опускают из пипетки красящую каплю в колбу с раствором. Послесмертное состояние делится на рай и ад — два контейнера, куда души, носители информации, попадают. Послушное исполнение христианских законов специфически метит душу, после чего ее легко идентифицировать и занести в нужный контейнер. Только «рай» и «ад» — это термины из христианской установки, в которой они обрели негативный или позитивный смысл. На самом деле, это просто нейтральные коробки номер «один» и номер «два». А весь эксперимент был затеян, чтобы высчитать в человечестве процент управляемых и неуправляемых единиц…
Я на ходу сочинял, что собираюсь взяться за повесть по мотивам сказки «Двенадцать месяцев». Некий злой начальник отделения милиции посылает молодого лейтенанта за «подснежниками» — так поэтично называются трупы, найденные весной, когда сходит снег. Набери, говорит, полную машину «подснежников». Бедолага лейтенант идет в лес и там встречается с братьями-месяцами. Март — прапорщик, апрель — младший лейтенант, май — лейтенант, июнь — старлей, июль — капитан, август — майор, сентябрь — подполковник, октябрь-полковник, ноябрь — генерал-майор, декабрь — генерал-лейтенант, январь — генерал-полковник, февраль — маршал. Дальше почти всё по сюжету. Братья проникаются к нашему герою сочувствием. Сходит снег, показываются еще не успевшие разложиться трупы… Добро торжествует. Начальник и его ближайшие подчиненные превращены в овчарок и охраняют теперь преступников на зоне, а лейтенант произведен в капитаны и назначен на должность своего начальника… Одна проблема, в милиции, кажется, нет маршалов.
Алиса тоже пыталась шутить:
— Мало того что два часа потратила, ужасов насмотрелась, так еще и причастия мне не досталось.
Я согласился, что эту «несправедливость» действительно нужно исправить, и купил в ларьке бутылку «кагора»:
