– Что?!
– Да, со вчерашнего дня. Но если только я узнаю, что вы хотя бы глазом повели в ее сторону, она будет зашита в кожаный мешок. Отныне вы вообще не будете иметь женщин!
Ибрагим стоял уничтоженный. Такую месть могла придумать только женщина, мужчине бы такое и в голову не пришло. Хатидже явно давала понять, что отказывает ему в своей близости, а иметь любовницу после того, что произошло, действительно невозможно.
Но оставался еще один вопрос:
– А… где сын?
– Его отдали в хорошую семью, но вы никогда не узнаете, в какую. Вы уничтожили меня, Ибрагим-паша, превратили мою жизнь в ад, я сделаю это же с вашей. Просто измену я бы простила, но такую… «Госпожа-Совершенство-Хатун» теперь испытывает на себе характер нашей Хуррем. И поделом ей.
Хатидже вышла из комнаты, швырнув Ибрагиму в лицо письма. Он стоял опустошенный, оглушенный, потерянный. Победитель, который одолел венгров, но проиграл женщине. Недаром отец твердил, что от женщин одни беды…
Тихая и мягкая Хатидже действительно поступила жестко, если не сказать жестоко, но она чувствовала, что имеет на это право. Убей она женщину, никто бы против не сказал и слова. Рабыня, посмевшая покуситься на собственность госпожи, заслуживала кожаный мешок и воды Босфора, Хатидже рассудила иначе. Хуррем с ее замашками доведет Мухсине до сумасшествия куда быстрее, чем бешеная кошка в кожаном мешке.
Но в этом была еще одна хитрость: взаимная ненависть Хуррем и Ибрагима хорошо известна, получить в свое распоряжение женщину, которую боготворил визирь, для Хуррем подарок, которым она обязательно воспользуется. Мухсине можно было бы посочувствовать, если бы она не была любовницей мужа…
А еще сын. Она никогда не скажет Ибрагиму, в чью семью отдали мальчика, и уверена, что другие не скажут, потому что сделала это хезнедар-уста. Он вернется туда, откуда прибыл его отец, – в нищую Паргу, вырастет в бедной рыбацкой семье и всю жизнь будет добывать кусок хлеба тяжким трудом. Это, по мнению Хатидже, было самым справедливым решением. Каприз Повелителя вознес, пусть и заслуженно, раба на вершину власти, и раб возомнил себя господином? Пусть за это заплатит его сын.
Роксолана не слишком обрадовалась появлению новой служанки, решив, что это происки либо валиде, либо самого Ибрагима. Ей совершенно ни к чему шпионка Ибрагима!
Но Хатидже честно призналась Роксолане, кого привела, кивнула на стоявшую с опущенной головой красивую девушку:
– Это любовница моего мужа, Ибрагим-паша привез ее из Египта. Даже родила ему сына… Как ты думаешь, не выдать ли ее замуж за евнуха?
Мухсине вздрогнула, как от удара.
– Нет, – продолжила Хатидже, – мы найдем для нее мерзкого, шелудивого, но очень живучего старикашку или кого-то из наших старых рабов.
– Почему ты привела ее мне?
– Оставить у себя не могу. Валиде тоже не сможет ее видеть. К тому же Ибрагим-паша к тебе даже не сунется, чтобы еще раз подарить этой дряни ребенка.
– А если она разболтает всем о своей связи с визирем, ты обвинишь меня?
– Пусть болтает.
– Ты разводишься с Ибрагим-пашой?
– Нет. Он остается моим супругом, а значит, иметь гарем не может.
Роксолана невольно рассмеялась, тихоня Хатидже придумала для своего неверного мужа отменное наказание!
Но делать невыносимой жизнь любовницы Ибрагим-паши она тоже не собиралась, как и выдавать ее замуж за евнуха. Нет, это хороший козырь против Хатидже Султан, какой, не знала еще сама, но понимала, что рано или поздно использует.
– Хорошо, оставляй ее мне, но никаких привилегий не будет, близкие служанки у меня есть и без нее, будет выполнять самую грязную работу.
Роксолану словно подменили, она превзошла саму себя прежнюю, шалила, как девчонка, придумывала новые наряды, новые образы. Мария права, Повелитель не должен видеть ее одинаковой, нужно меняться. Потому Сулейман никогда не знал, что увидит в следующий раз, придя проведать детей. Их мать могла встретить его то в образе восточной танцовщицы, то в наряде католической монахини, а то и вовсе в мужской одежде.
Это было задумано не зря, Роксолана не оставляла своих попыток вырваться за пределы гарема не только в рабочие покои султана, но и дальше.
Из Франции вернулся синьор Франжипани, привез новое письмо короля Франциска и еще много чего. Король извинялся за то, что, выйдя из заточения, вынужден был разорвать все договоренности, но это мало заботило Сулеймана, потому что тот, в свою очередь, просто использовал предыдущее письмо как повод для нападения на Венгрию.
В качестве подарков французский король, вернее, его мать и фаворитки прислали султанше разные безделушки, в том числе и зарисовки нарядов, которые носят при французском дворе. Роксолана оставила себе только эти рисунки и духи, отдав остальное валиде. Многое было неприемлемо, но ей очень понравилась прекрасная дама на лошади и ее костюм. Все закрыто, разве что сильно облегает…
Попыталась показать султану. Сулейман поморщился:
– А ноги как?
– В шальварах. Платье длинное, ничего не видно.
– Это неудобно, лучше мужскую одежду.
Роксолана не заставила себя ждать, в следующий раз она встретила Повелителя, будучи закутанной в большую накидку. Привыкший к ее изобретательности Сулейман улыбнулся:
– Что на сей раз?
– Повелитель меня простит…
Мужской костюм очень шел ей, настолько, что султан не сдержался, хмыкнув:
– Хм… Ты в этом хочешь ездить верхом?
Она почти взвизгнула:
– А можно? Ездить верхом можно?
– Ты умеешь?
– В детстве ездила. Но без седла. Научусь и с седлом.
– Только не так.
– Как Повелитель прикажет…
Зачем возражать, если можно добиться своего, соглашаясь? Влюбленный и обласканный султан сделает куда больше, чем раздраженный.
Зейнаб довольно кивала:
– Наконец-то вы прислушались к голосу разума не только мужского, но и женского.
В Стамбуле шептались: околдовала, не иначе. Как можно так завладеть вниманием Повелителя, у которого десятки безумно красивых женщин? И никому не приходило в голову, что самые красивые и умные девушки, попадая в гарем, очень быстро поддавались всеобщей неге и лени, превращались в злобных, ленивых фурий, толстели от безделья и вкусной еды, становились сонными и глупели, забывая даже о том, чему их учили прежде.
Чтобы не стать одной из таких, не раствориться в общей массе, Роксолане сначала не пришлось прилагать усилий, она выделялась невольно, но, даже став кадиной и Хасеки, она сумела не опуститься вниз, напротив, эта женщина с каждым днем все сильнее отличалась от остальных.
