Я чувствовал, как всякий раз рвется на части локтевой сустав, когда гладкий булыжник вылетает из моих скрюченных пальцев. Я задержался взглядом и проследил траекторию камня. С глухим шмяканьем снаряд вмялся в щеку врага, словно бы влип в мокрую землю. Человек стукнулся головой о ствол, поник. Массивный таран, лишившийся пары ног, резко качнуло, повело в сторону. Кто-то запутался сапогами в мертвеце, споткнулся. Ослабевший таран не ударил, а упал на частокол и вышиб бревно. В образовавшуюся щербину полез командир отряда. На него сверху обрушился Марат Андреевич. Свистнула шашка, и осатаневшее от злобы лицо вспорола косая багровая нить, раскрылась, вывернулась глубокой мясной изнанкой. Командир отпрянул. Дзюба точным взмахом кайла выбросил из бреши второго бойца. Больше охотников не нашлось.
Непрекращающийся град камней продолжал сыпаться на головы, разбивал каски, ломал руки, дробил колени. Вдруг Гаршенин, Дзюба и Кручина перемахнули за стену. Там никак не ожидали такой дерзкой вылазки. Прежде чем противник опомнился, кому-то уже рассекло шею черненое лезвие косы, точно рогом боднуло до самого позвоночника кайло, пырнул в живот штык. Проведя стремительный рейд, защитники сельсовета отступили в брешь, и снова со стен полетели камни. Наступавшие не выдержали и в панике побежали, без строя, вразброд, подгоняемые звенящим хором.
И снова вьюги кружатся,
И песня учит мужеству,
Вы с нами на все времена —
Любовь, Комсомол и Весна!
Царапающий акустический коготь резанул по ушам из всех репродукторов. Хор заглох. Остались натуральные звуки смерти.
Озерова, сунувшегося за частокол, чтобы вернее колоть неприятеля пикой, подцепили на гнутые зубья вил. Наколотый в животе, он надрывно кричал, его, как трофей, поволокли прочь.
Желая отыграться за потери, враги кинулись на распростертого Озерова, еще живому вспороли грудь, затем, дружно взявшись с краев, выломали, точно доски, ребра. Мы с бессильным гневом следили за спектаклем бесноватого живодерства, творящимся под гнусные матерные выклики. Чтобы выплеснуть душевную ярость, Вырин, Иевлев и Кручина, прежде чем заделать пролом в стене, выскочили за частокол и несколькими ударами лопаты, молота и цепа без жалости прикончили оглушенных недобитков.
Разгромленный отряд переживал свою трагедию. Читатели исчерпали силовой лимит. Обессиленные, злые, они уступали место новым претендентам. В бой вступал второй сборный отряд. Над жухлой травой поднялись сооруженные из фрагментов забора щиты, за которыми надежно укрылись звероголовые люди, виднелись верхушки шлемов да стальная щетина гарпунов, острог и рогатин.
Вырин грохнул об доски булыжником:
— Последний… — с тихим отчаянием произнес он. — Чем отбиваться будем?
— Вот этим, — сказал Иевлев, раскладывая топоры мертвецов. — Метать можно…
Фырча натруженным мотором, по дороге катила наша «Нива», уже преобразованная в агрегат осады. Заточенный могучий кол проходил через салон машины, на метр опережая капот тесаной балдой.
Едва «Нива» заняла боевую позицию, «щиты» начали наступление. В следующий момент подкрепление третьего отряда построилось в свободную с широкими интервалами линию. Люди приготовили свои гнутые желоба, вложили что-то в круглые углубления ковшей.
— Музыка Баснера, слова Матусовского… — объявил страшный евнух-диджей.
Низкий, исполненный подземного трагизма бас затянул похоронный мотив:
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат.
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
Побежали «щиты», рванула с места «Нива», выбросив облако бензиновой гари. Руки с ковшами одновременно взлетели вверх и упали, словно хлестнули нагайками. Мне показалось, что рядом прогудел рой майских жуков. Что-то врезалось в край частокола, разлетелось на куски, острый осколок впился мне в щеку.
Снова сорвались ковши. Взмыла жужжащая насекомья орда. Спустя миг новый шквал обрушился на частокол, расшибая бревна в щепки. Прежде чем я догадался, что нас обстреливают, каким-то хрустким шлепком скинуло Вырина.
— Пращники! — отчаянно завопил Марат Андреевич. — Ложись!
Я припал к доскам. На земле корчился с разбитой головой Вырин. Лица у Гриши уже не было, каменное ядро расшибло его всмятку.
Частокол сотрясло, опрокинулись бочки и настил. В пролом вломился дубовый форштевень «Нивы», покатились расшатанные бревна. Часть стены, лишенная опоры, рухнула. Вслед за машиной в брешь неудержимым потоком устремились враги.
Сброшенные на землю тараном, широнинцы все же успели организовать оборону. Первый неприятельский ряд с разбегу напоролся на пики, угодил под лопаты и топоры. Натиск дрогнул, откатился, снова хлынул вперед. Звероголовые упрямо лезли в пролом, хрипя и рыча, готовые ценой жизни свалить, разорвать, задушить.
Я бросился туда, где рубились мои товарищи. У бреши образовалась кровавая давка, растоптанная ногами земля была скользкой и топкой. В мучительной тесноте не получалось как следует размахнуться. Я тыкал клевцом, глядя на искаженные яростью спитые сибирские лица, гаснущие, но по-прежнему беспощадные ненавидящие глаза, оскаленные рты в клочьях пены…
— Как будто сно-о-ва вместе с ни-и-ми стою на огненна-а-й черте! У незнакомого поселка, на безымя-а-нной высоте… — тоскливо басил голос слова рефрена. Музыки не стало. Захрипела игла, что-то щелкнуло. В проломе показались латные воины и пращники. Менять пластинку было некому. Усиленные подмогой, враги напирали. Бойню вынесло на середину двора. Через кирпичную стену проворно лезли бойцы четвертого засадного отряда, спеша обагрить оружие.
Брызжущая кровью, стрекочущая железом, орущая, стонущая круговерть раскидала нас. Копейщики теснили меня к дальней стене частокола. Быстрые выпады словно очертили невидимый, но четкий полукруг, в пределах которого я оставался неуязвимым, лишь наблюдал, как тает моя читальня.
Таня вогнала рапиру в глазную прорезь железного наличья — отточенный прут насквозь просадил задник шлема. Рапиру намертво заклинило. Резко осевшая грузная туша обезоружила Таню. Падающую булаву она уже парировала рукой, сразу обломившейся под калечащим ударом. Подоспевший топор рассек сито фехтовальной маски, вынырнул крюкастым обухом, подбросил ворох кровавых брызг.
Дзюбу подстерегли со стороны заплывшего глаза, подняли рогатинами, он задрыгал ногами, точно подтягивался из последних сил на турнике. Гаршенина издали забили камнями пращники, причем под убийственный град угодило и несколько бойцов второго штурмового отряда — они рухнули с пробитыми затылками, так и не поняв, откуда их настигла смерть.
Анна сшибла цепом шишак с головы наступающего крикливого евнуха. На миг открылось обрюзгшее бабье рыло с пережженными перекисью волосами и размазавшейся на губах жирной фиолетовой помадой. Второй взмах цепа вмял пегую прядь в хрупнувшую кровью височную кость. В следующий миг когтистый багор впился Анне в шею. Она упала, не выпустив верный цеп, а на ее поверженное тело вспрыгнул лохматыми унтами звероголовый воин и стал истово колоть пикой. Его вопящую харю вдребезги размозжил пудовый молот Иевлева.
