Получив пощечину, зарыдала: — Ты, тварь! Ебешься там у себя!.. Да?! Ебешься?!
Назаров подхватил рюкзак: — Сегодня часть возьму. Вернусь из Харькова — остальное!
— Не-е-ет! Сейчас! Или будешь манатки свои, — мстительно пнула ближний баул, — с помойки забирать! — Выскочила за ним на лестничную клетку. — Я не шучу! С помойки!..
Дома Назаров сложил походную сумку, дождался вечера и снова поехал на вокзал.
Ночью почти не спал: ногам тесно — лежал скрюченный, точно Электроник в чемодане, храпели соседи, думы одолевали…
Вадюха с утра позвонил в поезд, Назаров как раз проехал таможню — с испорченным настроением. Никаких паспортных проблем, просто былое некстати вспомнилось. Белгород.
Проехали пограничное село Долбино, и хмурый Назаров подумал, что, если бы он был поэтом, обязательно снял бы в Долбино на осень домик, а потом объединил написанные там стихи в цикл «Долбинская осень». Только Назаров стихов не сочинял, а вот Вадюха запросто мог:
Папе больно —
Опять геморрой,
Я обозван циничным дебилом…
С колокольни
Весенней порой
Я его обзову крокодилом…
Назаров усмехнулся строчкам, и тут, словно поймав его флюиды, позвонил Вадюха уточнить помер вагона — он всегда встречал Назарова.
* * *
Назаров увидел на перроне долговязого, белобрысого, похожего на немца Вадюху и в груди защемило. Тот пришел в знакомой до боли кожаной курточке. Назаров вспомнил — ей, наверное, лет двадцать было — рыжей, из лоскутков. Вадюха в ней еще в институт бегал…
Обнял Назарова: — Привет, братушка!..
Назаров почувствовал под ладонями торчащие Вадюхины лопатки и отметил, что друг похудел с последней встречи. Вообще одни кости. Под уставшими глазами синюшные обрюзглости, морщины на лбу. Зато не видно седых волос, потому, что блондин. А Назаров основательно за минувший год поседел…
Вадюха попытался взять у Назарова сумку.
— Сам донесу! — воспротивился. — Ничего ж не весит.
Они спустились в подземный переход, вышли на привокзальную площадь. Для конца апреля было прохладно. С неба чуть накрапывало — реденькие стылые брызги.
— Узнаешь? — Вадюха, шутливо красуясь, поиграл рыжими бортами куртки. — Светка неделю назад вещи перебирала на выброс и нашла. Я померил — как раз. Вполне можно носить.
— Шик, — улыбнулся Назаров. — Турецкий винтаж образца девяносто второго года.
— Турецкий что? — переспросил, оглядываясь, Вадюха.
— Винтаж, ретромода… Да хуй с ним, — Назаров приобнял Вадюху. — Лучше скажи, чего ты похудел так. Совсем ничего не жрешь?
— Да жру я, — успокоил Вадюха. Спохватился: — Поедем ко мне завтракать? Или сначала на квартиру?
— Давай на квартиру, потом в городе перекусим…
— Как скажешь, Назарыч…
Прошли мимо сквера с фонтанами. На другой стороне дороги Назаров увидел Вадюхину синюю «девятку».
Бросил на заднее сиденье сумку, сам сел впереди. С зеркала заднего вида пропал многолетний висельник — скелетик, вместо него болтался освежитель-елка, а на панели появился образок с Николаем Чудотворцем.
Поехали в центр, на Пушкинский въезд.
Назаров всякий раз заново привыкал к Харькову. После Москвы ему все здесь казалось маленьким, кукольным, будто попал из взрослого мира на детскую площадку. И между собой и Вадюхой ощущал легкое, почти невесомое отчуждение — тончайшая пленочка. Впрочем, знал, к завтрашнему дню от нее и следа не останется…
Вадюха, наверное, тоже Назаровский холодок чувствовал и давал Назарову время для адаптации — не шумел, не балагурил, как обычно.
— Глушак поменял, ступицы, — пересказывал машинные новости Вадюха.
— У меня там совсем пиздец, да? — поинтересовался Назаров. — Хаос?
— Да нормально все…
— Жрешь плохо, — вспомнил первое ощущение от встречи Назаров. — Не заболел?
— Выздоровел уже…
— А что было-то?
— Пневмоторакс…
— Пневмо-чё?
— Торакс. Я же писал тебе. Ну, легкое у меня схлопнулось. Заново надували…
— А я не понял, — Назарову стало неловко. — Думал, ты про насос какой-то. Пневматика… Точно выздоровел?..
И заговорил о Москве, Ларисе, дробилках — уже много лет одинаковыми, ворчливыми словами.
* * *
В квартире действительно ничего фатального не произошло. С первого взгляда бросалось в глаза только отсутствие дивана.
Назаров бродил по комнатам и перечислял потери.
— Вот бляди, а? Вадюх! Ну, я понимаю, плазма была бы! Но телек старый зачем пиздить?! Объясни мне?!
— А холодильник зачем? — спокойно удивлялся Вадюха. — Уроды потому что!
— И вертушки я что-то не вижу… Хуясе! Как паркет исцарапали!.. — придирался Назаров.
— Это еще «педофилы» малолеток приводили на оттакенных коблах. — Вадюха показал пальцами размер. — Танцы устраивали. Наташка, соседка, жаловалась, что шумели. Я же говорил тебе…
— А где антресоли? — Назаров замер посреди коридора. Между кухней и санузлом под потолком раньше находились антресоли. А теперь зияла незанятая прямоугольная пустота.
— Сгорели, еит… — Вадюха явно не ожидал вопроса. — Три года назад, еще «шибздик» жил. Соседи сверху залили, произошло короткое замыкание. Рассказывал же тебе. Я специально потом проводку убрал, новую развязку сделал…
Назаров вспомнил, действительно был когда-то мини-пожар. «Шибздик», по счастью, находился дома, успел предотвратить большую беду и вызвал пожарных…
Не обратил Назаров внимания на Вадюхины слова, потому что в квартиру редко заглядывал — и мельком. В порядке все — и ладно. После сгоревшей проводки Вадюха произвел косметический ремонт в коридоре, а едва «шибздик» съехал, сразу заселил «педофилов» — понятно, что не настоящих извращенцев — просто мужики частенько водили в «офис» совсем уж юных девчонок — со слов Вадюхи…
Антресоли, хоть и запирались на ключ, ничего ценного не содержали. Игрушки Назарова. Постельные: медведь, львенок, кошка-подушка. Это когда он совсем маленьким был, спал с ними в обнимку. Хранились два огромных пакета с солдатиками. Назаров в детстве очень любил сражения устраивать — масштабные, чтоб на ковре было сразу до тысячи общего войска. Смертью работал маленький механический паровозик. Назаров запускал его в дерущуюся толпу, и тот валил солдатиков без разбора, пока не кончался завод… Настольные игры лежали: футбол и морской бой. Противогаз, альбом с марками, пистолеты — дорогие сердцу пустяки, которые Назаров еще в детстве завещал будущему сыну. И все превратилось в огромную «дымовуху». И даже дыма не осталось.
— Ну, а чего ты их там оставил, братушка? Мне бы в гараж отдал.
