Я обнимал юную дурнушку за рыжее плечо. Сидел с ней в кафе. Выносил на руках из волн.
Вовремя насторожила одна отдыхающая дама: — Напрасно вы это делали. Тот с аппаратом ей вовсе не отец. Вот найдут ее мертвую в камнях, а на пленке — вы!..
Напугала… И ведь действительно, пропала на следующий день странная семья. Я в Судаке решился и второй раз за юность остриг длинные волосы. Будто переоделся во вражеский мундир. Утешался, что длинные волосы больше не соответствуют моему мироощущению. И во-вторых, вдруг рыжая отыщется в камнях…
Вернулся в Харьков, примчался в зал. И заревновал. Пока меня не было, «братва» приблизила Славика. Мне так показалось. Уж слишком самодовольно он расписывал, как вчерашним вечером на дороге беспонтовый «Жигуль» сшиб старика: — А старый дятел уже на асфальте сориентировался и перекатился под мою «Мазду», — но не тут-то было, Славик просто перенес проныру за шкирку на газон, и был таков…
«Братва» благосклонно слушала. А мне как-то и не обрадовались, словно не узнали.
Славик отпустил шпильку в мой адрес: — Я смотрю, ты причесон наконец-то нормальный сделал. Хоть в «Беркут» записывайся. Там у них нормативы галимые: пятнадцать подтягиваний на турнике, брусья — пятьдесят…
Юр Юрич почему-то поддержал шутку: — Да, Мишаня, он такой беркут, всех заклюет…
А тут еще мимо шел, ни сном ни духом, Виталий. Не понял сути и взялся отговаривать меня от хохляцкого омона, мол, лучше сразу поезжай во французский иностранный легион. И не понимал отчего все веселятся: — Я б сам туда рванул, да возраст не тот!..
Я, конечно, взбеленился и поэтому, когда Славик подставился словом: — Зря отказываешься, верная тема! — рискованно сказал: — У тебя, Славик, по жизни одна тема: образ Татьяны из «Евгения Онегина»…
Настала очередь Славика обижаться: — А ну, повтори! Ответь за Татьяну! — Принял стойку, изобразил все боксерские ужимки: корпус туда-суда, голова вправо-влево.
— Я ведь с тобой не драться буду Славик, я тебя просто гантелей ебну!..
Такая лоховская клоунада. «Братва» смеялась. Но до кровопролития не дошло. Помирились.
Тогда впервые ужаснула мысль — зачем коротал волосы? Пытался уподобиться «братве»? Они же — изначально другая каста, иная раса. Разве я этого не понимал?..
В прежнем виде я был неуязвим, а в самодельном костюме «пацана» меня подкалывал даже луганский Славик.
И Коля Добро скучным голосом добавил: — Жаль, был на Сагадеева похож…
На выходные «братва» позвала на шашлыки. У них было свое укромное место в лесопарке. Наверное, следует пояснить. «Лесопарк» — это как и «лесостепь», помесь, только в данном случае — природы с городом. У лесопарка не было четких границ, мы приехали туда, где дремучести было больше, чем парка.
Там в открытом кафе «Троянда» прелой сентябрьской порой состоялось представление. И Славик стал истинным гвоздем программы. Помню, каким же он вырядился франтом — кокетливая футболка без короткого рукава, невиданные джинсы, украшенные цепочками, остроносые кремовые туфли…
Кафе частично стояло на костях деревьев. Столы из пней, лавки из поверженных стволов — резервация для случайных посетителей. Была цивилизованная полянка с пластиковой мебелью. И была площадка-вип, на дощатой террасе, под тентом. Там расположилась «братва». Потом подъехали еще гости — гротескного вида бандиты, человек-снеговик — круглый и лысый, и человек-кабан — мясистый, желтоклыкий.
Юр Юрич передал улыбчивому азербайджанцу мясо и прочую снедь. Кормили вкусно — повар лез вон из шкуры. Я, хмурый, сидел да помалкивал. Коля Добро, чтоб расшевелить застолье, рассказал гостям про Аслана и потолок, я скорчил постное лицо, не стал сверкать и раскланиваться…
Больше выступал Славик — хмелел, блажил. И судьба выбрала его.
Я не заметил, что в «резервации» появились странные посетители. Когда я их увидел, то уже не сводил с них глаз. Двое.
Для бабьего лета они вырядились излишне тепло и мрачно — черные долгополые одежды в железных побрякушках. У парня были длинные, до лопаток волосы. Его спутница отличалась бледностью и угольным выразительным ртом.
Похожих на них — но лишь похожих! — я видел годами позже. Но в далеком девяносто третьем году на Харьковщине не водились «готы».
— О, неформалы! — развеселился Славик. — Неферы! — Он несильно пнул меня локтем, голосом привлек всеобщее внимание: — Сродственники твои бывшие! — пантомимой изобразил длину моих утраченных волос. — Такие же лохматые! — пояснил гостям. — Мишаня просто был таким же! Недавно стал выглядеть как пацан!..
Я промолчал.
Странную пару теперь рассматривал весь наш вип.
— Кто такие? — спросил у стола человек-кабан.
Гена чуть сощурил глаз, будто целился: — Рокеры…
— Металлисты, — уверенно и тепло сказал Коля Добро.
— Непонятные какие-то, — усомнился Юр Юрич. — Те в кожаном с заклепками ходят. А эти, как монахи…
— Не, не рокеры, — возразил лысый снеговик, уминая мясо. — Это сатанисты. Я про них недавно кино смотрел.
— Эй! — замахал Славик неопознанным. — Идите сюда!..
Повернулся к «братве»: — Ща разберемся, ху из ху! — И снова обратился к «резервации». — Але, бля! Кому говорят?!
Они обернулись на крик. Славик манил: — Подошли сюда! — и одновременно подмигивал «братве» — сулил потеху.
Вертелось на языке: «Оставь людей в покое», — но я снова промолчал. В конце концов те двое в черном должны были сами понимать, что подходить не следует. У них была возможность убежать — никто не бросился бы в погоню. Но они послушно встали со своих пеньков и небыстро двинулись к нам. Поднялись по ступеням на террасу, остановились.
Я хорошо рассмотрел их. Парень оказался взрослым — лет тридцати на вид. Издали он выглядел моложе. Вороные волосы были прямыми, длинными, без единого завитка. Редкая щетина на щеках и подбородке оттеняла бледность узкого костистого лица. Через лоб пролегла глубокая морщина, похожая на след ножа. Сам он был высок и худ, но при этом казался широкоплечим. Хотя, возможно, плечи формировал приталенный покрой его плаща или, скорее, кафтана, украшенного черными металлическими застежками — по типу красноармейской шинели с «разговорами». Галифе или шаровары уходили в сапоги офицерского образца.
Покойнику желают — покойся с миром. Тот парень выглядел так, будто до конца принял в себя это пожелание для мертвых. Его лицо не выражало ни волнения, ни страха, ни любопытства. Оно было неподвижно, безжизненно, как фотография на могильном памятнике.
Девушка была иссиня, по-цыгански черноволоса. Она словно бы не замечала нас, подобно слепой прислушивалась к тому, что должно произойти. На ней был такой же бархатный кафтан, только побрякушек больше, какие-то птички, змейки. Я не видел раньше такого мрачного макияжа — выбеленное лицо, черные тени, черный рот.
