В торжество Нового девяносто третьего года мой школьный друг Вадюха пьяно хныкал у меня на каменном плече: — Ты божью искру променял на трицепсы…
— Какая на хер искра? — Я утешал. — Мы вышли покурить на семнадцать лет, когда возвратились вместо дома — зима? Ебеньщиков какой-то!
— Была, была искра… — вздыхал и хныкал.
За пятьдесят долларов я купил у местного коробейника пятилитровое ведерко «Мега-Масс» — импортную порошковую смесь, богатую белком, и коробку ампул «метилтестостерона». Колол себя сам.
К концу третьего курса из прежней жизни оставались только длинные волосы. Рука на них не поднималась. Я весил восемьдесят два килограмма. Бицепс, голень — сорок один сантиметр, бедро — шестьдесят четыре, грудная клетка — сто шестнадцать. Жим лежа на раз — сто тридцать кило. Приседание — сто сорок. Становая — сто шестьдесят.
Виталий, глядя на меня, слезился, как умиленный родитель: — Выполняешь нормативы на первый разряд. Володька, посмотри! Сделали-таки из дрыща человека! Еще бы клок этот пиздячий состриг, — имелся ввиду мой хвост, — был бы нормальный пацан. А то на неформала какого-то похож или пацифиста…
Кто-то из «братвы» за меня вступился: — Оставь гуманитария. Он на Жана Сагадеева похож, — кажется, это сказал Коля Добро. — На солиста группы «Э.С.Т». Ты ж на гитаре рубишь? — спрашивал меня, уточнял.
— Рублю…
— Металл?
— Ну!.. — кивал, кривил душой. Металла сроду не играл и даже собственное: «Мы вышли покурить…» забросил.
Коля Добро (такая настоящая фамилия — Добро), Гена Колесников, Юр Юрич — наверное, они и были той самой «братвой».
Из моего двухтысячного с десятилетним гаком далека я так их называю, потому что у меня нет другого слова. Новые ушкуйники, одновременно и купцы, и бандиты. И все же они не вписывались в те плоские клише, которые покажет с годами позже русский кинематограф. Не мясо, не бритые быки в красных пиджачных тряпках.
Из музыки предпочитали Nirvana и Red Hot Chili Peppers. Именно от «братвы» я узнал о «Черном Обелиске» и «Э.С.Т».
Коля Добро неизменно приносил сатанинской мощности «Шарп» и заводил что-то ураново-тяжелое. Коля кроме прочего был и мастером спорта по боксу — отсюда почти индейское прозвище Добро с Кулаками. Для него бережливый Виталий выволакивал из подсобки боксерский мешок из рыжей, цвета коровы, кожи, цеплял на крюк. А после прятал — не для всех мешок.
Под эстовскую «Катюшу» я растил бицепсы…
Начитанный Юр Юрич любил подманить разговором пытливого Виталия и полчаса втирать ему о Юкио Мисиме — японском писателе, самурае-культуристе, совершившем харакири. Когда взволнованный чужой трагедией Виталий тосковал: — Вот бы плакатик Юкио Мисимы нам в зал, — Юрич говорил правду до конца: — Плакат достанем, не проблема! Но знай, Виталин, Юкио Мисима был пидор! Так доставать плакатик?! — и улыбался, глядя, как вытаращенный Виталий плюется и открещивается от Мисимы, словно от черта.
А Юр Юрич был самый старший, с орденом Красной Звезды за «пражскую весну». Служил там в шестьдесят восьмом, и подавлял. Чехов не жалел. Вспоминал лишь двоих солдат из взвода, которых революционные чехи исподтишка положили выстрелами мелкашки.
А Гена вообще имел две боевые награды за Афган. Редкость для солдата-срочника. Интернациональный долг он перевыполнил: медаль «За отвагу» и орден Красного Знамени. Был в первый год ранен и, хоть мог отправиться прямиком домой, вернулся к месту службы — понравилось на войне. Огромный, похожий на носорога, он приезжал на тренировки в таком же по росту носорожьем бронетранспортере-джипе.
Непростая была «братва». На дух не переносили криминальный жаргон. Особенно когда кто-то из молодых вдруг начинал кренить свою детскую мысль разбойничьими фразами с чужого плеча. Над «блатарями» глумились нещадно — Георгий Вицин ты! Вор в попоне! Что там у тебя «в натуре»? Урка колхозная! На черной скамье, на скамье подсудимых!..
Не любили «пацанские разговоры» про характер: — Сила, техника — все не главное, важно чтобы в мужике стержень был!..
— Карандаш кохинор в жопу засунь и будет тебе стержень!
Не жаловали «каратистов» — О! Черепашка ниндзя! Кровавый спорт-2!
Ко мне же относились хорошо. Особенно Юр Юрич: — Вы тут тракторный завод имени Малышева, — обращался сразу ко всем. — А вот Мишаня — интеллигентный юноша из хорошей семьи. Он Лимонова читал…
Был в них и подвох. Они, к примеру, и не подумали выручить меня с Асланом, хотя я сам тогда подставился, никто за язык не тянул. Но помогли, спасли родные стены, точнее, наш низкий чудо-потолок.
Этот Аслан, горный выходец, пришел в зал к «братве». Рослый, жилистый и дерганый, как на резинках. С блестящими синими щеками.
Аслан вертляво пристроился к Коле Добро и пару раз умело шлепнул лодыжкой по мешку. Вдруг увидел меня. И его озарило, будто следователь направил ему в лицо лампу: — Ти пахож на Стивена Сигала! — бурно по-кавказски обрадовался, словно сам Сигал попал к нему в гости. — Давай спаринг. Не ссы! Давай!..
Я глянул, в поисках поддержки, на «братву». Они насмешливо промолчали. Я мог отказаться, но почему-то кивнул: — Можно…
— Здесь места маловато, побьетесь, — сказал Гена. — Идите в соседний зал.
Потолок там был совсем низкий и вдобавок скошенный.
Боя по сути не было. Аслан надвигался, размахивая ногами, как руками. Я еле успевал пятиться, ставя вычурные гротескные блоки, точно танцующая гречанка.
Аслан подпрыгнул, взметнулся вверх, чтобы пробить вертушку. И вдруг на пол-пути издал звук, похожий на подброшенный арбуз. Аслан треснулся теменем в косой потолок и будто расплескался на полу всем телом. Секунд десять он полежал в мертвом нокауте, потом шевельнулся. Шатаясь, поднялся. Он так и не понял, что произошло.
— Па галаве ударился… Сильно… — пролепетал он и, прикрыв ушибленное темя ладонью, как тюбетейкой, пошел из зала, заплетаясь ртом, словами, ногами. — С…зади…
— Да он не Аслан, — сказал вслед Юр Юрич, — а горный Козлан!..
И «братва» разразилась конюшенным хохотом. Радовались за меня.
— Мишаня просто Евпатий Коловрат!
— Уебал потолком муфтия!..
— А потому что из интеллигентной семьи! И Лимонова читал!..
Но сблизил меня с «братвой» другой случай.
В те дни не было ни Юр Юрича, ни Гены — уехали по делам разбойничать. Тренировался только Коля Добро. Зашел громоздкий, тертого вида мужик в «дутом», по моде того времени, спортивном костюме: — Коль! — сообщил он громко, чтобы перекрыть трахейный клекот «Шарпа», — там цыгане на рынке отпиздили чертей этих полтавских, «рафик» отобрали и барахла на…
Он озвучил сумму. Тогда были не гривны еще, а купоны. Не те, самые первые, напоминающие игрушечные мани из «Монополии», а добротные купоны английской печати. Я не помню сколько, но сумма была внушительная.
