— Хотелось узнать, над чем я каждый день прохожу.
— И что дальше?
— Там оказалась дверь. С двумя ручками. Я берусь за одну из них — и раздается сирена. Сначала я решила, что это я ее включила.
Он переводит взгляд с Верлена на меня. Голос его глух от гнева.
— Вы с трудом держитесь на ногах.
Я смотрю Верлену в глаза.
— Я упала. Когда сработала сигнализация, я сделала шаг назад и упала с лестницы. Я, должно быть, ударилась головой об одну из ступенек.
Лукас кивает, медленно и разочарованно.
— У вас есть вопросы, Тёрк?
Он не меняет позы. Он просто наклоняет голову. Ему можно дать и тридцать пять лет, и сорок пять.
— Вы курите, Ясперсен?
Как хорошо я помню этот голос. Я качаю головой.
— Спринклерная система включается по секциям. Вы где-нибудь чувствовали запах дыма?
— Нет.
— Верлен, где были ваши люди?
— Я пытаюсь это выяснить.
Тёрк поднимается. Он стоит прислонившись к столу и задумчиво смотрит на меня.
— Согласно часам на мостике, сигнализация сработала в пятнадцать пятьдесят семь. Она выключилась через три минуты сорок пять секунд. Все это время вы находились в зоне действия спринклеров. Почему вы не промокли до нитки?
Нет и следа тех чувств, которые я только что испытала. Сквозь лихорадку я понимаю только одно — еще один человек, облеченный властью, мучает меня. Я смотрю ему прямо в глаза.
— Большая часть того, с чем мне приходится сталкиваться в жизни, стекает с меня, как с гуся вода.
8
Горячая вода приносит облегчение. Я, с детства привыкшая к молочно-белым, ледяным ваннам из талой воды, попала в зависимость от горячей. Это одна из тех зависимостей, которые я за собой признаю. Как и потребность иногда пить кофе, иногда наблюдать, как на солнце сверкает лед.
Вода в кранах «Кроноса» — настоящий кипяток, и я, сделав себе такую, что еще немного — и обожгусь, встаю под душ. Утихает боль в затылке и спине, боль от синяков на животе, и почти совсем перестает болеть все еще распухшая, покалеченная нога. Потом температура у меня поднимается еще выше, меня начинает сильнее знобить, но я все равно продолжаю стоять под душем, а потом все проходит, и остается лишь слабость.
Взяв на камбузе термос с чаем, я несу его в свою каюту. Поставив его в темноте на стол, я закрываю дверь, облегченно вздыхаю и зажигаю свет.
На моей кровати в белом тренировочном костюме сидит Яккельсен, его зрачки исчезли в глубине мозга, оставив кварцево-стеклянный взгляд, выражающий напускное самодовольство.
— Слушай, ты понимаешь, что я тебя спас?
Я жду, пока в руках и ногах пройдет напряжение от пережитого испуга, чтобы можно было спокойно сесть.
— Мир моря, говорю я себе, слишком суров для Смиллы. Поэтому я иду в машинное отделение, сажусь и жду. Ведь если хочешь тебя увидеть, то надо просто спуститься вниз. И тогда ты рано или поздно пройдешь мимо. Я вижу, что прямо за тобой идут Верлен, Хансен и Морис. Но я не двигаюсь. Ведь я запер дверь на палубу — у вас нет другого пути назад.
Я мешаю чай. Ложечка звенит о чашку.
— Когда тебя несут назад в мешке, я все еще там сижу. Мне понятны их проблемы. Ведь выбрасывать отходы с камбуза и тех, кто вам не нравится, за борт — это прошлый век. На мостике постоянно находятся два человека, а палуба освещена. Тому, кто перебросит через планширь что-нибудь больше спички, грозят неприятности и следствие. Нам пришлось бы идти в Готхоп, и тут все бы кишмя кишело маленькими кривоногими гренландцами в полицейской форме.
Он соображает, что говорит с одним из маленьких кривоногих гренландцев.
— Извини, — говорит он.
Где-то бьют четыре двойных удара, четыре склянки, единица измерения времени в море, времени, которое не делает различия между днем и ночью, но знает лишь монотонную смену четырехчасовых вахт. Эти удары усиливают ощущение неподвижности — будто мы никогда и не отплывали, а оставались на одном и том же месте во времени и пространстве и лишь глубже и глубже зарывались в бессмысленность.
— Хансен остался стоять у люка в машинное отделение. Поэтому я пошел на палубу и вперед на трап левого борта. Когда поднимается Верлен, становится ясно, чем все это пахнет. Верлен караулит на палубе, Хансен у люка, а Морис остался один с тобой внизу. Что это может значить?
— Может быть, то, что Морису захотелось быстренько трахнуться?
Он задумчиво кивает.
— Что-то в этом есть. Но ему подавай молоденьких девочек. Интерес к зрелым женщинам приходит только с опытом. Я знаю, что они хотят сбросить тебя в трюм. И ведь хорошо придумано, а? Высота там двенадцать метров. Будет выглядеть так, будто ты сама упала. Потом только снять с тебя мешок — и все. Вот почему тебя несли так осторожно. Чтобы не оставить никаких следов.
Он просто сияет. Довольный тем, что он все вычислил.
— Я иду в твиндек и оттуда к трапу. Через ступеньки мне видно, как Морис втаскивает тебя в дверь. Он даже не запыхался при этом. Еще бы — каждый день в спортивной каюте. Двести килограммов на силовом тренажере и двадцать пять километров на велотренажере. Надо принимать решение. Ты ведь для меня никогда ничего не делала, так? Более того, от тебя были одни неприятности. И в тебе есть что-то чертовски, что-то такое…
— От старой девы?
— Вот-вот. С другой стороны, Морис мне никогда не нравился.
Он делает эффектную паузу.
— Я поклонник женщин. Поэтому я зажигаю сигарету. Мне вас не видно — вы на платформе. Но я беру датчик в рот, выдыхаю, и сигнализация срабатывает.
Он внимательно смотрит на меня.
— Морис появляется на трапе. Море крови. Спринклеры смывают ее с лестницы. Маленькая речка. Может стошнить. Почему они так стараются? Что ты им сделала, Смилла?
Мне необходима его помощь.
— До настоящего момента меня терпели. Все это случилось, только когда я приблизилась к корме.
Он кивает:
— Это всегда были владения Верлена.
— Пойдем сейчас на мостик, — говорю я, — и расскажем все это Лукасу.
— Ни за что.
На лице у него появились красные пятна. Я жду. Но он почти не может говорить.
— Верлен знает, что ты сидишь на игле?
Он реагирует с тем преувеличенным чувством собственного достоинства, которое иногда встречаешь у людей, достигших дна.
— Это я управляю наркотиками, а не они управляют мной.
— Но Верлен разгадал тебя. Он может рассказать о тебе. Почему ты так этого боишься?
Он внимательно изучает свои тенниски.
