Я снова вспоминаю письмо Виктора Халкенвада. «Мальчик был изо льда», — писал он. И все-таки это не так. Холоден он лишь снаружи. Внутри скрывается страсть.
Неожиданно и мне становится все равно, живой он или нет. Неожиданно он становится символом. Символом выкристаллизовавшегося в этот момент отношения западной естественной науки к окружающему миру. Расчетливость, ненависть, надежда, страх, попытки все подвергнуть измерению. И над всем этим, сильнее любого чувства к чему-либо живому, — страсть к деньгам.
— Вы не можете взять червя и привезти его в густонаселенную часть мира, — говорю я. — Во всяком случае не раньше, чем узнаете, что он собой представляет. Вы можете вызвать катастрофу. Если он и имел глобальное распространение, то оно снова стало ограниченным, только когда он истребил своих хозяев.
Он кладет фонарик на снег. Конусообразный туннель света расходится над поверхностью воды и камнем. Остальная часть мира не существует.
— Смерть — это всегда потери. Но иногда это единственное, что может пробудить людей. Бор участвовал в создании атомной бомбы и считал, что это послужит делу мира.
Я вспоминаю, что однажды сказала Юлиана, в тот момент, когда была трезва. Что не надо бояться третьей мировой войны. Людям нужна новая война, чтобы образумиться.
Сейчас я испытываю то же, что и тогда, — понимаю безумие этого аргумента.
— Нельзя заставить людей обратиться к любви, низведя их до последней степени, — говорю я.
Я переношу вес тела на другую ногу и беру моток троса.
— Тебе не хватает фантазии, Смилла. Это непростительно для ученого.
Если я смогу замахнуться тросом, мне, быть может, удастся столкнуть его в воду. Потом я смогу убежать.
— Мальчик, — говорю я. — Исайя. Зачем Лойен его обследовал?
Я отступаю назад, чтобы можно было сильнее размахнуться.
— Он прыгнул в воду. Нам пришлось взять его с собой в пещеру — он боялся высоты. Отец его потерял сознание еще на поверхности. Он хотел подплыть к нему. Он совсем не боялся холодной воды — он плавал в море. Это Лойену пришла в голову мысль держать его под наблюдением. У него червь жил под кожей, не во внутренностях. Он его не беспокоил.
Вот и объяснение биопсии мышц. Желание Лойена сделать последний и окончательный анализ. Получить сведения о судьбе паразита, когда его носитель умер.
Вода зеленоватого оттенка — умиротворяющий цвет. Только представление о смерти внушает ужас, само же явление наступает так же естественно, как и закат солнца. В Форс Бэй я однажды видела, как майор Гульбрандсен из патруля «Сириус» с помощью автомата отгонял трех американцев от медвежьей печени, зараженной трихинеллой. Это было средь бела дня, они знали, что мясо заражено. И им надо было только подождать сорок минут, пока мясо сварится. И все же они отрезали узкие полоски и уже начали есть, когда мы добрались до них. Все было таким будничным. Голубоватый оттенок мяса, их аппетит, автомат майора, их удивление.
Он протягивает руку мне за спину и берет у меня из рук моток троса, как берут острый инструмент из рук маленького ребенка.
— Иди туда и жди.
Он освещает противоположную стену. Там начинается туннель. Я иду туда. Теперь я узнаю этот путь. Он ведет не наверх, им все кончается. Началом конца всегда был туннель. Как и началом жизни. Тёрк привел меня сюда. Все время, от самого судна, он меня вел.
Только сейчас я понимаю, как он великолепно все спланировал. Он не мог сделать этого на борту. Ему все еще надо возвращаться назад, «Кронос» все еще должен когда-то войти в какой-то порт. Он не смог бы этого скрыть. Но это будет еще один случай дезертирства. Исчезновение, как и в случае исчезновения Яккельсена. Никто не видел, как я его встретила, никто не увидит, как я исчезну.
И механик не вернется назад. Он поймет, мое исчезновение он свяжет с Тёрком с такой же уверенностью, как если бы он видел нас здесь. Тёрк заставит его нырять, очевидно, он им нужен, по крайней мере для того, чтобы поместить в воду первую порцию взрывчатки. Они заставят его нырнуть, а потом он перестанет существовать. Тёрк вернется, и окажется, что произошла авария, может быть неисправность акваланга. Тёрк придумает, как это сделать.
Теперь я понимаю назначение того оборудования у озера. Механик распаковывал его, пока Тёрк говорил со мной. Поэтому он и увел меня с собой в лабораторию.
Свет от его фонарика освещает камень, отбрасывая тень на стену передо мной. Когда я вхожу в туннель, становится темнее.
Это прямоугольная, горизонтальная шахта, два метра высотой и два метра шириной. Через несколько метров она расширяется. Здесь стоит стол. На столе измерительные приборы, молочные бутылки, сушеное мясо, овсяная крупа — все двадцативосьмилетнего возраста и покрыто льдом.
Я жду, пока глаза привыкнут к слабому свету льда, и иду дальше, пока все не становится черным, и даже тогда я продолжаю идти вперед, ощупывая вытянутой рукой стену. Уровень пола немного поднимается, но нет никакого движения воздуха, а значит, нет и выхода. Это тупик.
Передо мной оказывается преграда — стена льда. Здесь я останавливаюсь в ожидании.
Не слышно звука шагов, но виден свет, сначала далеко, потом ближе. Фонарик у него закреплен на лбу. Луч света находит меня у стены и замирает. Потом он снимает фонарик. Это Верлен.
— Я показала Лукасу холодильник, — говорю я. — Когда это прибавят к убийству Яккельсена, ты получишь пожизненное заключение без права амнистии.
Он останавливается на полпути между мной и светом.
— Даже если тебе оторвать руки и ноги, ты все равно найдешь способ лягаться.
Он наклоняет голову, произнося себе что-то под нос. Это похоже на молитву. Потом он делает шаг ко мне.
Сначала мне кажется, что это его тень на стене, но потом я все-таки оглядываюсь. На льду распускается роза, метра три в диаметре, нарисованная мелкими красными точками, разбрызганными по стене. Потом его ноги отрываются от земли, он раскидывает руки, поднимается в воздух на полметра, и его бросает на стену. Он застывает словно большое насекомое посреди цветка. Только тогда слышен звук — легкое шипение. В свете лежащего на земле фонаря возникает серое облако. Из облака появляется Лукас. Он не смотрит на меня. Он смотрит на Верлена. В руке он держит пневматический гарпун.
Верлен шевелится. Одной рукой он пытается нащупать что-то на спине. Где-то под лопаткой выходит тонкий черный стержень. Металл, должно быть, особым образом легированный, поскольку его прочности хватает, чтобы удержать тело в подвешенном состоянии. Дистанция была не более полутора метров, когда Лукас выстрелил. Острие вошло примерно в то же место, куда был нанесен удар Яккельсену.
Я выхожу из полосы света и прохожу мимо Лукаса.
Я иду навстречу поднимающемуся яркому белому солнцу. Когда я выхожу из туннеля, я вижу, что это горит укрепленная на штативе лампа. Они, должно быть, запустили генератор. Рядом с лампой Тёрк. Механик стоит по колено в воде. Я не сразу узнаю его. На нем большой желтый костюм с сапогами и шлемом. Я уже преодолела половину расстояния до них, когда Тёрк замечает меня. Он наклоняется. Из багажа он достает цилиндр размером со сложенный зонтик. Механик стоит ко мне спиной. Он в шлеме, поэтому не сможет услышать меня. Сняв компас, я бросаю его в воду. Он поднимает голову и видит меня. Потом начинает отодвигать стекло шлема в сторону. Тёрк возится с зонтиком. Выдвигает ствол.
