Этой паузой мы и пользуемся. Мы с Хансом и Ашанти одновременно вцепляемся в Афину, как раз в тот момент, когда на лице её появляются признаки удовлетворения оттого, что она сделала выбор.
Сначала мне кажется, что остановить её не удастся. Потом Ханс напрягает все мышцы, а когда Ханс напрягает мышцы, всё естественное движение прекращается. Постепенно глаза её оживают. Она смотрит на юриста, приподнимает его, вытянув руки через окно, и сажает обратно на велосипед.
— Ладно, езжай, засранец, — ласково говорит она.
Он энергично стартует и на хорошей скорости удаляется от нас, не оглядываясь. В общем-то, он почти не пострадал. Но хочу повторить высказывание многих великих посвящённых: юрист, который заглянул в глаза смерти, уже никогда не будет прежним.
Афина Паллада возвращается примерно в ту же действительность, в которой находимся мы, все остальные. И оборачивается к нам.
— Слышите гудки? — говорит она.
♥
Мы прислушиваемся. Действительно, из порта доносятся гудки судов. Но непонятно, зачем извещать об этом общественность. Мне приходит в голову мысль, что ведь Афине только что помешали прикончить велосипедиста, и, возможно, ей, с её чувствительной натурой, нелегко подавлять спонтанные чувства.
— Он ведь звонил мне. Хенрик. Вчера. Хотел позвать к ним. Я отказалась. Лишь в исключительных случаях соглашаюсь на такое. Это слишком опасно. Я предпочитаю, чтобы Андрик был где-то поблизости. Тогда они сделали заказ на следующий день. И в телефоне я слышала такой же звук. Я ведь сама живу возле порта. Это были судовые гудки.
— А он назвал адрес? — спрашиваю я.
Она медленно кивает.
— В том-то и дело. Обычно мы почти ничего не знаем о клиентах. Но тут он назвал свой адрес. Чтобы уговорить меня. Чтобы было понятно, что это действительно близко. Он сказал, что это Фрихаун. И адрес: Пакгаузы, а потом номер дома.
Мы всё внимание; она задумывается.
— Никак не могу вспомнить, какой, — говорит она растерянно.
В это мгновение ещё один человек подходит к открытому окну автомобиля. Я хватаю Афину Палладу за руку. Но оказывается, что на сей раз не стоит беспокоиться.
— Извините, — говорит человек. — Я как раз направлялся к вам. На Тольбогаде.
На тротуаре, в прелатском воротничке и с чётками в руках, напоминая всем своим внешним видом какого-нибудь шейха из пустыни или красивую картинку из рекламы танцевальной школы Ифигении Брунс, стоит мой прежний напарник по основному составу Якоб Аквинас Бордурио Мадсен.
Я усаживаю Якоба на сиденье рядом с собой. Можно без всякого преувеличения сказать, что «ягуар» забит под завязку. А ведь одному только моему брату требуется отдельный автомобиль. Но, наверное, не стоит сейчас жаловаться на тесноту.
— Я хочу поговорить с Тильте, — говорит Якоб.
— Ты опоздал, — сообщаю ему я. — Её похитили.
Он как-то тускнеет на глазах. Это свидетельствует, во-первых, о том, что ему что-то известно. А во-вторых, о том, что хотя у него появилась визитная карточка и призвание, и хотя он со времён отъезда с Финё неустанно перебирает чётки, сердце его по-прежнему осталось с Тильте.
Я показываю ему визитную карточку.
— Она обронила её, когда её похищали из квартиры, — говорю я. — Думаю, она что-то успела рассказать тебе.
Он прячет глаза.
— Полиция… — произносит он.
— Она в курсе дела. Тильте ищут. Машина, на которой её увезли, в розыске. Нам хотелось бы знать, что известно тебе.
Внутри него борются какие-то силы. Какие точно — неизвестно. Но одна из них — любовь. Она и побеждает.
— Тильте была у нас полтора часа назад.
— Что значит «у нас»?
— В Католическом университете. Она приходила ко мне туда. Рассказала всё. Очень коротко, но всё. О ваших родителях. О спланированном ограблении. Я отвёл её к офицеру.
— Офицеру?
— Одному из ватиканских офицеров. Приехавших в связи с проведением конференции. У Ватикана есть своё разведывательное управление. Оно в десять раз больше, чем датское.
В его голосе звучит некоторая гордость, как будто речь идёт о противостоянии миланского футбольного клуба и футбольного клуба Финё.
— Оказалось, он в курсе дела. Ему также было известно, что датская полиция обезвредила взрывчатку. Но у него не было никакой информации о ваших родителях.
Я несколько разочарован. Ничего нового он не сообщил. Я всё-таки надеялся, что Якоб Аквинас способен на большее, нежели медленный английский вальс.
— Зачем Тильте оставила в квартире твою карточку? — спрашиваю я. — Что она хотела этим сказать?
Он качает головой, у него нет ни малейшего представления об этом.
— О чём вы говорили? — спрашиваю я.
— Спадилло — это тот офицер — рассказал, кто, по его мнению, финансируют четырёх планеристов».
Теперь мне что-то становится ясно. Это как в футболе. Вратарь отбил мяч. До этого ситуация была какой-то туманной, но внезапно туман рассеивается, и всё проясняется.
— Я не разбираюсь в политике, — говорит Якоб, — речь шла об оружии. Существует некий синдикат. Крупный поставщик оружия. Официально они продают оружие только государственным военным ведомствам. На самом же деле они готовы продавать кому угодно. Это такая лоббистская организация. Ватикан и датская полиция считают, что именно они оплачивают «планеристов». Трудно поверить в это. Страшный грех. Отвратительно, правда?
Я кладу руку ему на плечо.
— Даже не обсуждается, — говорю я. — А какие-то имена назывались, Якоб?
Он пытается вспомнить. Нет сомнений: он бы предпочёл, чтобы я попросил его станцевать фокстрот.
— Какой-то судовладелец. Речь шла о каком-то судовладельце.
Я показываю на число тринадцать на карточке.
— А это, Якоб? Это как-то связано с судовладельцем? Адресом? Номером телефона?
Он ужасно переживает.
— Я как-то отключился. Она сидела передо мной… Тильте. Из окна со стороны сада светило солнце. Пронизывая кроны деревьев. Она была похожа на Деву Марию. Я вдруг почувствовал новое призвание. Казалось, услышал голос. Который сказал: «Она — твоё будущее!»
— Якоб, — прошу его я, — попробуй прокрутить время назад. Великие мистики, не исключая и католических, говорят, что какая-то часть человека всегда бодрствует. Даже посреди самой счастливой эйфории. Твоя бодрствующая часть, Якоб, что она слышала? Какая звуковая дорожка сопровождала Тильте в образе Девы Марии?
Взгляд его становится отсутствующим, потом проясняется.
— Она спросила про судовладельца. О том, как его зовут. Спадилло не хотел называть его имени. Она настаивала. Вы же знаете, как Тильте может настаивать.
