Ощущение присутствия Конни такое, что я мог бы и не заметить посыльного в зелёной форме, который кладёт на стойку болторезные кусачки, ножовку и два напильника, сообщая при этом: «Это для министерства образования, передайте Александру Финкеблоду».
К такому сообщению следует отнестись со всем вниманием, пусть даже сердце твоё и кровоточит. Тут откуда-то из-за угла появляется младший официант, он катит перед собой столик на колёсиках, на котором сервирован бранч на пять человек. Администратор кладёт на столик кусачки, ножовку и напильники.
— Пятый этаж, — говорит она, — они всё время интересуются, не звонили ли им, ждут, что переключат звонок на комнату, им должен позвонить какой-то Винглад. Скажи им, что наш коммутатор раскалился, что мы про них помним и сразу соединим, если им позвонят.
Уверен, вы знаете, как это бывает в футболе: противник атакует, но внезапно твоя защита отбирает у него мяч, подача из твоей штрафной, а ты в этот момент на грани офсайда, и мгновенно бросаешься вперёд без единой мысли в голове.
Нечто подобное происходит и сейчас, официант катит свою тележку, я делаю знак всем остальным, выхватываю у Ашанти её тёмные очки и бегу за официантом, через холл к лифту.
Официант на несколько лет старше меня, и обстановка элегантной гостиницы наложила на него свой отпечаток. И тем не менее я вижу, что он играет в футбол. Трудно сказать, почему это становится ясно, Айнар Факир говорит, что футбол в большой степени формирует характер. Сам я пришёл к выводу, что футбол — это в каком-то смысле духовный путь: шаг за шагом ты включаешься в коллективное сознание команды, учишься концентрироваться, отбрасывать всё постороннее, направлять все силы на одну-единственную общую цель.
— «Брёнбю» или ФСК?
[24]
— спрашиваю я.
— ФСК.
Я пою:
— «Впереди у нас игра, берём форму ФСК».
В лифте хорошая акустика. Для жителя Финё существует только футбольный клуб Финё, но следует проявлять вежливость, демонстрируя знакомство с местными второстепенными командами.
Отпечаток, оставленный гостиницей, куда-то пропадает, я наконец вижу перед собой товарища.
— Финкеблод, — говорю я, — которому ты везёшь еду, это мой любимый дядюшка. Сегодня у него день рождения, мы решили разыграть его, поэтому тут инструменты. У него удивительное чувство юмора. Я мог бы подарить ему незабываемый день, если ты одолжишь мне свою куртку и подождёшь здесь четыре минуты, пока я сам всё ему подам.
Я достаю из кармана пятисотенную из хозяйственных денег. Держу её так, чтобы ему было видно.
— Ему исполняется пятьдесят, — говорю я. — И он милейший человек.
Он снимает форменную куртку, я надеваю её, потом очки Ашанти. Зеркало лифта подсказывает мне, что даже моей собственной матери пришлось бы вглядеться, чтобы меня узнать.
Мальчик протягивает мне руку.
— Макс, — говорит он. — В Академическом футбольном клубе меня называли «Макс — ловкий пас».
— Питер, — представляюсь я. — По-латыни это означает «скала». На Финё говорят, что я та скала, на которой стоит клуб «Финё Олл Старз».
Потом я стучу в дверь, толкаю её и вкатываю тележку внутрь.
♥
Я оказываюсь в номере, который, по-видимому, предназначен для новобрачных. Во всяком случае, я бы был не прочь провести здесь ночь после свадьбы, если бы моя жизнь не была теперь посвящена исключительно воспоминаниям.
В номере две большие комнаты, выходящие на Королевскую Новую площадь, и интерьер, который может сравниться с интерьером «Белой дамы».
За столом сидят Анафлабия Бордерруд и фру Торласиус-Дрёберт, за спиной у них стоит крупный специалист по мозгам.
Никто не обращает на меня внимания. Отчасти это объясняется тем, что персонал в дорогих гостиницах становится невидимым и сливается с обоями, отчасти тем, что всё их внимание приковано к еде — они прямо-таки загипнотизированы ею, и тут их можно понять. Полагаю, они весь день ничего не ели, потому что утром в ресторане на «Белой даме» не успели проглотить ни кусочка — перед тем, как, приняв участие в военных действиях, оказались в наручниках. А теперь им в наручниках как-то удалось сбежать — наверняка пришлось потратить немало калорий.
Ясно, что они не просто голодны. Они валятся с ног от голода.
К тому же они переживают сильное потрясение — стыдливо прячут свои наручники, и я их прекрасно понимаю. Невозможно не почувствовать к ним сострадание и уважение, когда подумаешь, что им, по-видимому, удалось удрать от Ларса с Катинкой и добраться до «Англетера» в целости и сохранности — это, согласитесь, кое-что говорит о том, каким потенциалом обладает союз науки и религии.
Я начинаю расставлять тарелки, и тут звонит телефон. Отвечает на звонок Торкиль Торласиус, хотя это и не так-то просто — ведь руки у него за спиной, и трубку к его уху приходится подносить жене. Слышно голос администратора, она сообщает, что звонит Альберт Винглад.
Можно многое узнать о человеке, если понаблюдать за тем, какое беспокойство он может причинить другим людям посредством телефонного звонка. Когда Торкиль Торласиус-Дрёберт слышит голос этого человека, он пытается выпрямиться, как будто его застукали на месте преступления в процессе кражи вяленой камбалы-лиманды.
— Да, конечно, — говорит он. — Безусловно. Очень приятно. Мы в «Англетере». Да, я знаю, что мы в розыске. Да, знаю, что уже второй раз. Но и на сей раз всё дело в некомпетентности полиции. Мы собираемся подать жалобу. Надеемся, что эти сотрудники будут отстранены от должности и им будет предъявлено обвинение в необоснованном применении силы.
Под окнами гостиницы проносится несколько полицейских машин с сиреной. Из-за шума, а, может быть, и из-за начинающейся мании преследования Торкиль Торласиус замолкает. Я вдруг понимаю, как много полиции собралось на Королевской Новой площади. И чувствую гордость и напряжение, царящие во всём Копенгагене в связи с предстоящей конференцией, — кажется, весь город вибрирует.
Одновременно я замечаю, или, точнее, слышу нечто, с одной стороны, обычное, с другой стороны, странное, и не сразу понимаю, что это означает. Вой сирен, который проникает в номер для новобрачных с улицы и заставляет Торласиуса прервать свою жалобную песнь, одновременно доносится и из телефонной трубки, которую держит в руке его жена.
Звук сирены затихает, и Торкиль Торласиус снова может говорить.
— А дети. — продолжает он. — Они сбежали. У нас есть основания полагать, что они в Копенгагене. Определённо, мы видели их на судне. Они переоделись. Я, как психиатр, считаю, что они представляют серьёзную опасность для окружающих.
Человек на другом конце провода что-то говорит. Слова его заставляют Торкиля Торласиуса опуститься на стул.
— Да-да. — говорит он.
