— Вот это мама с папой и обнаружили, — говорит Тильте. — Что бы они там ни соорудили, но они хотели убедиться, что никто не обнаружил их маленькую установку под полом. Они просмотрели записи. Увидели вот это. После чего поменяли планы.
Мы сидим без движения. Парализованные, онемевшие перед чёрным экраном. В конце концов Ханс говорит:
— Это развязывает нам руки. Теперь это уже более не семейное предприятие. Теперь мы возьмём ноутбук под мышку и спокойненько отправимся в полицейский участок на Сторе Конгенсгаде, и пусть этим займутся другие люди, а мы впятером отправимся куда-нибудь за город, снимем дачу с бомбоубежищем в подвале и спрячем голову в песок, пока…
Ханс внезапно останавливается, потому что Тильте поднимает руку.
— Вот этот последний фрагмент, где они молятся, можно посмотреть его снова?
Пальцы Леоноры бегают по клавиатуре, она проматывает вперёд, Хенрик говорит своим красивым голосом:
— Давайте помолимся.
Мы прислушиваемся к голосам. К бормотанию.
— Прислушайтесь к каждому голосу, — говорит Тильте.
Я хорошо слышу Хенрика, он ближе всего к камере и микрофону. Он читает «Отче наш». Остальные голоса сливаются в один.
— Ещё раз, — говорит Тильте. — Включи ещё раз. Попробуйте сосредоточиться на каждом отдельном голосе.
Теперь я слышу голос, поющий с лёгким акцентом. Слов не разобрать, но сын священника может сказать, что мелодия, во всяком случае, не является частью датской литургии, это что-то восточное, похожее на рагу.
Я различаю голос женщины, низкий, очень глубокий, жалостный. Сопровождаемый звуком перебираемых чёток или шелестом малы.
[23]
— Они не просто из разных стран, — говорит Тильте медленно. — Они исповедуют разные религии.
Ханс опять вскакивает с кресла.
— Невозможно. Это террористы. Если они заодно, то у них одна религия. Да и вообще нам не надо больше об этом думать. Пусть это будет головоломкой для разведывательного управления полиции и для Интерпола.
Тильте не двигается с места.
— Двенадцать часов, — говорит она. — Осталось восемь часов до начала. Семь — до того, как начнут собираться люди.
Ханс судорожно подёргивается, он понимает, куда клонит Тильте.
— Если мы отвезём эту запись в полицию, — говорит Тильте, — то они спросят, откуда она у нас. Значит, мы выдадим папу и маму. И полиция обнаружит, что мы в розыске. И тут всё закрутится, меня отправят на Лэсё, Питера — в детский дом.
Ханс совершенно скисает. Я стою у окна, я ещё не понял, как следует себя вести. Внизу, на площади, там, где мы оставили «мерседес» работодателя Ханса, стоит чёрный автомобиль-фургон. Не исключено, что моё внимание привлекли тонированные стёкла, такие встречаются у нас на Финё, и я автоматически использую свою знаменитую мнемотехнику, благодаря которой во время наших летних семейных путешествий я много раз одерживал победу над Хансом и Тильте в игре на запоминание номеров автомобилей. Номер этой чёрной машины «Т» — как первая буква в имени Тильте, потом идёт «X» — первая буква в имени Ханса, а первые цифры 50 17, «17» — это семнадцатое мая, день, когда футбольный клуб Финё попал в СМДО — Суперлигу малых датских островов.
— Два часа, — говорит Тильте. — Мы уже очень близки к отгадке. Ещё два часа.
— И что вы за это время сможете сделать?
Этот вопрос задаёт Леонора.
— Светловолосый человек, — говорю я. — Хенрик. Он сказал, что в детстве играл в замке. Мы могли бы показать запись Рикарду.
♥
В качестве дирижёрской палочки граф Рикард Три Льва использует гаванскую сигару, длинную, как указка, и сейчас она движется в сторону панорамного окна.
— У всех «глубоких» городов есть какая-то одна площадь, которая служит духовным центром. Площадь перед собором Святого Петра. Церковная площадь в городе Финё. Рыночная площадь перед Домским собором в Орхусе. Пространство вокруг Шартрского собора. Площадь перед Голубой мечетью в Стамбуле. В Копенгагене — это Королевская Новая площадь.
Мы сидим на террасе гостиницы «Англетер». За окнами жизнь идёт своим чередом. Туристы пытаются понять, как это в апреле Копенгаген может делать вид, что он весь солнечный и весенний, время от времени пробирая их до костей ледяным северным ветром, и никак не могут решить, что надевать на экскурсию по городу: бикини или утеплённый комбинезон. В центре площади, у сквера Кринсен стоит красный — цвета почтовых ящиков — двухэтажный экскурсионный автобус в ожидании пассажиров, а на столе перед графом возвышается бутерброд, за ним возвышается бокал с пивом, над которым возвышается шапка пены.
— Приют для моряков в Новой гавани, — продолжает граф. — Христианские корни Королевского театра, «Холм эльфов», балеты Бурнонвиля, глубокие вещи, евангелические. Чувствуются вибрации церкви Хольмен.
Граф отделяет ножом несколько слоёв многоэтажного бутерброда. Из маленькой металлической коробочки он кончиком ножа достаёт щепотку похожего на кари порошка. Подмигивает нам с Тильте.
— Псилоцибе полуланцетовидная. Собрано вчера на зелёных лужайках северных предместий. Высушено и принесено сюда сегодня гномиками. Так на чём я остановился? Ах, да. Королевская Новая площадь. Обратите внимание, как близко мы находимся к Дворцовой церкви и к Мраморной церкви. К Институту буддистских исследований. Церкви Ансгара и Католическому университету. Это создаёт фантастическое поле.
Тут до него доходит, что мы как-то не разделяем его восторгов — никто из нас: ни Ашанти, ни Ханс, ни Тильте, ни Баскер, ни я.
Тильте кладёт перед ним на скатерть ноутбук Леоноры.
— Рикард, — говорит она. — Я хочу тебе кое-что показать.
Мы пришли пять минут назад, и когда мы подходили к столу Рикарда, Ашанти оказалась впереди, на неё он в первую очередь и обращает внимание и даже откладывает в сторону сигару.
— Приятно познакомиться, — говорит он. — Восхитительно!
Он смотрит на нас, здоровается, снова поворачивается к Ашанти.
— Вы иностранка? Я мог бы показать вам город. У меня внизу стоит «бентли». Кабриолет.
— С большим удовольствием, — отвечает Ашанти. — Для моего друга найдётся место?
Граф Рикард смотрит на Ханса, потом снова на Ашанти, потом на Ханса, и опять на Ашанти. Он облизывает губы, и я вижу, что в голове его проносятся мысли о возможностях, которые я не хотел бы тут упоминать, потому что то, что я тут пишу, предназначено для всей семьи.
Потом он берёт себя в руки и демонстрирует душевные качества, дистиллированные за шесть веков дворянства.
— У меня есть идея получше, — говорит он. — Вы с Хансом берёте машину. Поездка на север, по Странвайен, для двух молодых влюблённых в открытом «бентли» — это почти религиозное переживание.
