В последующие дни во все подробности нас посвятил не кто иной, как полицейский Бент. Оказалось, что мама с папой проводили службу в Ассоциации датских инвестиционных компаний, во время которой предприняли попытку совершить чудо. Они решили сжечь денежные купюры, которые потом должны были снова возникнуть из пепла. Сожжение прошло по плану. Но материализовать заново двадцать шесть миллионов крон в банкнотах разного достоинства не удалось.
Нас, детей, удивляет не то, что мама с папой сожгли нечто ценное. Они такое не раз проделывали. Все на Финё знают, что мама — опытный пиротехник, она несколько лет подряд делала большую часть новогодних петард для нашего города. Когда Большую вересковую пустошь Финё раз в два года подходит время сжигать, потому что это заповедник, именно мама — вместе со спасателем Джоном и полицейским Бейтом — становятся движущей силой в деле возвращения пустоши к её первоначальному выжженному, прекрасному виду.
Так что никто из нас не удивляется самому сожжению, хотя денежные купюры горят довольно плохо, что нам хорошо известно с тех пор как Тильте однажды сожгла сотню, которую Вибе из Рибе ей задолжала. Тильте заработала эти деньги, заменяя Вибе в киоске в порту, и когда Вибе наконец-то, после длившихся два месяца попыток предать дело забвению, раскошелилась, Тильте сказала, что её зарплата была делом принципа, а теперь она хочет показать Вибе, как она относится к деньгам, и сунула стокроновую купюру в пламя стоявшей на прилавке декоративной свечи. Купюра горела очень медленно, но в конце концов сгорела. Конечно же, мама может спалить двадцать шесть миллионов. Удивительно лишь то, что папе с мамой не хватило смекалки их вернуть.
Этому, однако, нашлось объяснение, при том не очень приятное, но получили мы его лишь полгода спустя. А пока полицейский Бент по секрету сообщает нам, что маму и папу обвиняют по статье о мошенничестве, а вскоре после этого обвинение с них снимают в связи с недостатком улик, а потом следует церковный суд и психиатрическое обследование, маму и папу признают невиновными, и вот они возвращаются на Финё.
Не знаю, бывало ли в вашей семье так, что радоваться можно лишь тому, что папа и мама хотя бы в настоящий момент на свободе — и то только потому, что у прокуратуры не хватило улик для предъявления обвинения — и что их последняя выходка не попала на первые страницы газет, потому что обманутые сохранили обман в тайне, не желая становиться всеобщим посмешищем?
На тот случай, если вам не доводилось узнать, как чувствуешь себя в такой ситуации, могу сказать, что в такое время все проявляют крайнюю осторожность и говорят приглушёнными голосами, чтобы внезапно не лопнуло какое-нибудь стекло, а за ужином ты сидишь бледный и молчаливый, ковыряя в тарелке — пусть это даже и папины рыбные котлеты.
Никто на Финё или в городской школе ничего толком не знает, но многие о чём-то догадываются. Мы с Тильте немы как рыбы, и у большинства хватает такта не задавать вопросы, а тем, у кого такт отсутствует, слишком дорога их жизнь, так что всё это время мы живём в окружении стены вопросов, которые никто так и не задаёт.
Время — лучший лекарь всех ран, но дело не только во времени, сыграло свою роль и психиатрическое заключение, которое гласило, что мать и отец психически здоровы, но, очевидно, были невменяемы в момент совершения преступления — по причине сильного переутомления.
Когда отец снова оказывается на кафедре, а мать — за органом, всё успокаивается, и хотя и папа и мама стали бледнее и похудели, и иногда их взгляд напоминает взгляд поросят на алтарной картине, оба они по большому счёту спокойны.
А вскоре обычные будничные катастрофы и радости постепенно оттеснили злодеяния родителей на задний план. Как раз в это время Ханс принял участие в конкурсе на Мистера Финё и победил, а меня, как я уже говорил, Кай Молестер Ландер выманил на подиум, заставив поверить, что я должен получить премию за достижения в основном составе футбольного клуба, а я потом нашёл железную трубу и отправился на поиски Кая Молестера, который сбежал в дремучие леса, чтобы жить там изгнанником, и вернулся домой лишь три дня спустя, когда моя доброта растопила лёд гнева, как пишет автор псалмов, — так что вам должно быть понятно, что большая часть населения Финё предала грехи мамы и папы забвению.
Но мы, дети, ничего не забыли. Мы не разговариваем с родителями, воспоминания лежат у нас на сердце тяжким грузом, и, в конце концов, это стало для мамы и папы невыносимо.
Дело было вечером на кухне, отец возился со своим аппаратом для приготовления мороженого — только он и остался у нас от их авантюры, — исчезли и «мазерати», и норковая шуба, они стали частью судебного соглашения, а мама конструировала новое устройство для распознавания голоса, похожее на часы с кукушкой.
Вдруг отец откашлялся.
— Тогда случилось вот что, — сказал он, — то чудо, осуществлению которого мы с мамой способствовали, оно как будто отодвинулось во времени. То есть купюры исчезли, как и должно было быть, но вновь они не появились. Возмущение было велико, но вопрос с инвестиционными компаниями и властями был урегулирован, и мне удалось разрешить ситуацию ко всеобщему согласию, мы договорились, что дело будет закрыто. Удивительно, но деньги внезапно возникли снова неделю спустя. Если смотреть с теологической точки зрения, то, по нашему с мамой мнению, мы имеем дело с чудом, которое происходит одномоментно, но растянуто во времени. Не успели мы ещё осознать и обдумать новые обстоятельства, как к нам обратилась полиция, которая не обладает необходимым духовным потенциалом для понимания всего божественного значения таких вещей.
— И где же это к вам обратилась полиция? — спросил Ханс.
— В отделении компании, которая называется «Датское инвестиционное общество алмазов и драгоценных металлов», в тот момент, когда мы вкладывали деньги в золото и платину с мыслями о вашем будущем.
В кухне наступает тишина. Если вы думаете, что тишина эта полна уныния оттого что наши родители такие жулики — и это при всём уважении к тому, что им всё-таки удалось убедить инвестиционные компании, министерство по делам церкви, полицию и психиатрическую комиссию, что всем будет лучше, если ничего не выйдет наружу и никто ничего не узнает, — если вы так думаете, то вы попали в точку.
Но в этой тишине происходит и нечто другое, и это гораздо труднее объяснить. Дело в том, что отец отчасти — процентов на десять — всё-таки считает, что они с мамой устроили этот фокус при помощи неких высших сил и что они сделали это, чтобы при помощи золотых и платиновых слитков обеспечить нам более приятное детство и будущее, так что в каком-то смысле это означает, что надо быть бдительным, потому что любовь может принять такое обличие, что её будет очень трудно узнать.
В это мгновение мы прощаем маму с папой. Больше мы об этом не говорим, тема исчерпана и снова не возникает — может быть, лишь в маминых и папиных ночных кошмарах. Но мы с Тильте, Баскером и Хансом в этот момент понимаем, что если ты хочешь научиться принимать других людей, то тебе неизбежно придётся смириться с их внутренними слонами.
