Привыкнув к солнечному свету, я рывком сел. Я не знал, радоваться тому, что мне подарили, или грустить, потому что больше у меня этого не было.
Я был настолько уверен в том, что проснусь в одиночестве, что только спустя несколько минут понял: в комнате есть кто-то еще. У окна в кожаном кресле сидела Лиза. Она передвинула его от стола к окну. Лиза была в джинсах, она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Я взглянул на часы. Четверть шестого.
Я смотрел на Лизу и хотел, чтобы это длилось вечно. Но я понимал: когда она заметит, что я проснулся, мне придется притвориться, будто это не так. Неожиданно для себя я почувствовал, что мне жаль Грэга. Теперь я, как и он, знал, как это – любить недоступную женщину.
– Доброе утро, – тихо сказал я.
«Пожалуйста, только не отдаляйся, – мысленно умолял я. – Прошу, не показывай мне, что жалеешь о том, что случилось».
Лиза медленно повернулась ко мне. Она встретилась со мной взглядом, и я понял: чем бы ни были заняты в тот момент ее мысли, они были не обо мне.
«Как такое может быть?» – спрашивал я себя, ведь наши тела сливались в одно целое и у меня было такое чувство, что ее кровь течет в моих жилах.
– Майк, – сказала Лиза, – ты говорил, что знаешь, как работают СМИ.
Я немного растерялся, но постарался не подать виду.
– Ну да.
– Если тот, кто сделал что-то плохое, признается… в том, о чем никто не знает… Об этом сразу напишут в газетах, да?
Я провел рукой по волосам.
– Извини, я не совсем понимаю…
– Я расскажу тебе о том, как умерла Летти, – голос Лизы звучал тихо и чисто, как колокольчик, – а ты скажешь мне, как правда об этом может кого-то спасти.
19
Лиза
Нитразепам, торговое название «могадон». Сорок две таблетки в пузырьке. Таблетки, которые помогут мне заснуть. Все абсолютно легально и оправданно, учитывая мою послеродовую депрессию и стрессы, которые приходится испытывать, когда поднимаешь молодую семью. Доктор с готовностью прописал мне эти таблетки. Вообще-то, он не стал разбираться в моем случае и был рад принять пациента, чьи проблемы не требовали сложных решений. Он знал меня уже какое-то время – наблюдал во время беременности, был знаком с моей свекровью, с отцом ребенка и знал, откуда я родом.
– Мне нужно восстановить сон, – сказала я. – Хоть ненадолго. Я знаю, что смогу с этим справиться.
Доктор, ни секунды не мешкая, выписал мне рецепт и снова переключил внимание на монитор, чтобы подготовиться к приему следующего пациента. Спустя несколько минут я стояла на парковке возле аптеки и смотрела на этикетку на пузырьке. Снотворное. При неправильном употреблении создает угрозу для жизни. Я держала пузырек в руке и чувствовала голод и какое-то странное возбуждение. Эти таблетки должны были вернуть меня к жизни.
Спустя время, когда я только начала жить в Австралии – жить по-настоящему, а не существовать, как в первые недели, – Кэтлин заставила меня обратиться к доктору, чтобы он выписал мне какое-нибудь снотворное. Меня еще преследовали кошмары, они были такими жуткими, что иногда я даже боялась опустить голову на подушку. Во сне я видела испуганное лицо Летти, слышала, как она кричит мое имя, и я молила Бога об избавлении. Австралийский доктор первым делом предложил мне те же таблетки, только под другим названием. Когда я прочитала в рецепте, что именно он мне выписал, я неуверенно шагнула в его сторону и потеряла сознание.
Люди, которые считали себя мудрыми, говорили мне, что я из неполной семьи, но для меня моя семья всегда была полной. Я никогда не чувствовала, что мне чего-то не хватает, моя мама могла заменить обоих родителей любому ребенку. Она была сильной, ее материнская любовь не знала границ, она твердо решила дать мне достойное образование, чтобы я не повторила ее собственные ошибки. Мама следила за каждым моим шагом, подгоняла, ругала и обожала. Пусть нас нельзя было назвать ни богатой, ни полной семьей, я никогда не ощущала недостатка в чем-либо. Даже по детским меркам я всегда считала, что мне повезло в жизни. Мама работала на низкооплачиваемых работах неполный рабочий день, только чтобы быть рядом со мной. Она часто работала, пока я спала, и теперь я удивляюсь: как у нее получалось по утрам готовить завтрак и смешить меня.
Мы жили в коттедже в деревне, недалеко от Лондона. Этот коттедж сдавала маме в аренду женщина, на которую она когда-то работала. В радиусе полумили от дома у меня была куча друзей и полная свобода действий. Мы дважды ездили в Австралию, из-за чего я среди сверстников приобрела статус эксперта по глобальным вопросам. Однажды мама даже пообещала мне, что мы уедем в Австралию и будем жить там с тетей Кэтлин. Но я не думаю, что она была близка со своими родителями, во всяком случае, она никогда не рассказывала о них ничего хорошего. А когда дедушка умер, у нее появились личные причины, чтобы не переезжать жить на другой конец света: ее последняя работа или мужчина, в которого она была влюблена.
Потом было слишком поздно. У мамы обнаружили рак, и болезнь прогрессировала очень быстро. Она похудела. Сначала это было предметом гордости, а затем, когда мама поняла, что худеет не потому, что внимательно следит за количеством потребляемых калорий, это стало предметом тревоги. Последний «хороший человек» – разведенный мужчина, проживающий в часе езды на поезде, – нашел оправдания, чтобы не приезжать часто; когда же лечение стало тяжелым и малоприятным, а эмоциональные потребности мамы возросли, он и вовсе исчез. Возможно, из-за его исчезновения мама, которая была независимой до самого последнего дня, не написала тете Кэтлин, что умирает. Это было единственное неверное решение за всю ее материнскую карьеру. Уже потом я узнала, что она приготовила тете посмертное письмо.
В любом возрасте тяжело потерять маму, но я, ко всему прочему, была совершенно не готова к самостоятельной жизни в семнадцать лет. Я видела, как моя гордая, красивая мама слабела и становилась все меньше. Я видела, как она теряла вкус к жизни и под действием морфия уходила в забытье. Сначала я все свое время посвящала уходу за мамой, а потом, когда ею занялись сиделки, я поняла, о чем она боялась мне сказать, и устранилась. Я отказывалась верить в то, что происходит. Пока мамины друзья шепотом говорили о том, какая я смелая и сильная, я сидела дома, смотрела на не знающие милосердия счета и хотела оказаться на месте любого другого человека, только не на своем.
Мама умерла темной ноябрьской ночью. Это было мучительно. Я была с ней и просила, чтобы она перестала извиняться, я говорила ей, что со мной все будет хорошо, что я знаю, как она меня всегда любила.
– Там, в синей сумке, деньги, – хриплым голосом сказала мама в один из последних моментов, когда еще была в сознании. – Потрать их на дорогу к Кэтлин. Она о тебе позаботится.
Только когда я заглянула в ту сумку, там было меньше ста фунтов, на эти деньги я бы и в Шотландию не смогла бы перебраться, не говоря уж об Австралии. Сейчас я думаю, что это из гордости я не сообщила Кэтлин о своем бедственном положении. И я, чего и следовало ожидать, сошла с пути истинного. Бросила школу, устроилась работать укладчицей. Потом выяснилось, что этого заработка недостаточно для оплаты аренды. Задолженность росла, и в конце концов мамина приятельница с извиняющимся видом сказала, что не может позволить мне остаться в нашем коттедже.
