Строение за номером три нашли быстро. Старое. Судя по всему – под снос. «В чем только душа держится?» – сказала Глаша, словно о человеке, и смело отворила входную дверь. В подъезде, вплоть до второго этажа, стояли люди с обреченными и усталыми лицами. Некоторые стояли молча, некоторые оживленно беседовали, но старались это делать как можно тише, вполголоса, поэтому в подъезде и стоял еле различимый гул.
Не искушенные в вопросах хождения по знахарям и гадалкам Георгий Константинович и Глаша попробовали было подняться по лестнице, но тут же были остановлены наиболее ответственными членами очереди:
– Куда?!
– Квартира девять, – автоматически подчинившись атмосфере таинственности, прошептал барон Одобеску.
– Всем – девять, – сделала страшные глаза стоявшая в конце очереди женщина и тут же посоветовала: – Записываться надо было.
– У кого? – почтительно поинтересовался Георгий Константинович, испуганно озираясь по сторонам.
– Ни у кого, – прошипела стоящая на последней ступеньке женщина вполне респектабельного вида с ультрамодной велюровой чалмой на голове. – Вот, – она протянула ладонь, на которой был написан порядковый номер.
– Тридцать два, – еле разобрал Одобеску и вопросительно посмотрел на даму. – Как много!
– Да что вы! – чуть громче, чем полагается, воскликнула она и тут же прижала ладонь к губам. – Обычно бывает гораздо больше. К ней (она показала глазами на выстроившуюся на второй этаж очередь) со всего Союза едут. Особенно, если пропал кто, она сразу говорит, искать или нет. Некоторые надеются: вдруг жив человек, а Манефа на фотографию взглянет и сразу скажет: «Нет его». Или, наоборот: думают, умер, сгинул, а она: «Нет, не умер. Жив-здоров, в тюрьме сидит».
– Так прямо и говорит? – не выдержав, вмешалась в разговор Глаша, сраженная наповал словами женщины про тюрьму.
– Еще, говорят, она краденое находит, на завистников показывает, в делах помогает и даже (дама в чалме нагнулась к самому уху Георгия Константиновича) глаз снимает. Вы сюда зачем?
– А вы? – снова вмешалась Глаша и тронула хозяина за рукав пальто.
– Я по делу, – вывернулся Одобеску и тут же услышал дружный вздох очереди:
– Тут все по делу.
– Ничего, – обратился никогда прежде не стоявший в очередях Георгий Константинович к своей верной помощнице. – Подождем.
– Подождем, – согласилась Глаша и замерла рядом.
Принимала Манефа как-то странно: одних – быстро, других – медленно. Никто не возмущался, входя в положение страждущего, но выходить из очереди боялись: никогда не предугадаешь, как пойдет процесс. Периодически сверху спускались люди, лица которых были либо подсвечены радостью, либо искорежены страданием. На вторых очередники смотрели с сочувствием, на первых – с надеждой: «Вдруг и мне повезет?!»
Простояв в очереди не меньше часа, Одобеску устал: давал о себе знать возраст. Чуткая Глаша предложила Георгию Константиновичу пройтись, тот отказался. И правильно, потому что буквально через полчаса после того, как зашел очередной посетитель, на площадку второго этажа вышел горбатый мужичонка и, свесившись в пролет, басом выкрикнул:
– Румын кто?
– Я! – всполошился Одобеску и робко поднял руку.
– Иди сюда, – приказал ему тот и отвернулся. Вся очередь провожала барона завистливым взглядом.
– Везде блатные, – возмутилась дама в велюровой чалме, но на большее не решилась, почувствовав на себе взгляд горбуна.
– Георгий Константинович, – бросилась было за хозяином Глаша, но подняться следом не рискнула и обреченно осталась стоять внизу.
Одобеску в сопровождении омерзительного мужичонки вошел в квартиру.
– Туда иди, вон, – ткнул горбун посетителя в спину и зачем-то накинул на дверь цепочку.
«Господи, жуть какая», – напугался Георгий Константинович, но виду не подал и пошел в указанном направлении. В маленькой по размерам комнате, напоминающей вытянутый вверх цилиндр, за столом сидела та, которую все называли Манефой. За спиной у нее белела полукруглая стена, на которой висел старинный темный образ, из-под черных углов которого торчал высохший чертополох. Одобеску внимательно посмотрел на икону и безошибочно определил ее ценность.
– Не продается, – проскрипела Манефа и поманила гостя указательным пальцем. – Принес?
– Фотографию? – волнуясь, переспросил Георгий Константинович и полез во внутренний карман пальто.
– Карточку, – по-своему подсказала женщина и прикрыла глаза.
Одобеску достал портмоне и вынул из него фотографию Наташи, любовно разгладив загнутый край.
– Что за люди, – выдохнула Манефа и протянула руку. – Чего только рядом с деньгами не кладут. И иконки, и молитвы, и карточки детские. А ведь нельзя. Деньги – грязь.
– Я не знал, – попятился от ясновидящей Георгий Константинович и оглянулся на дверь.
– Сядь, – приказала ему женщина и положила на запечатленное на фотографии лицо Наташи свою узкую ладонь. Пока она, закрыв глаза, раскачивалась на стуле, Одобеску успел ее внимательно разглядеть.
Внешность Манефы не производила отталкивающего впечатления: ясновидящая была худощава и миловидна. «Удивительно правильные черты лица», – отметил про себя Георгий Константинович и уставился на Манефу, ему даже показалось, что он ее где-то видел. «На какой-нибудь картине», – предположил барон Одобеску и сосредоточился. «Петроградская мадонна! – осенило его. – Петрова-Водкина. Один в один».
Отнестись к сидящей перед ним просто как к женщине мешал уродливо повязанный черный платок и горящая перед ней церковная восковая свечка, огонек которой горел неровно, с треском и копотью. Складывалось впечатление, что вот-вот – и он погаснет.
– Не погаснет, – снова скрипнула ясновидящая, не открывая глаз.
Одобеску почувствовал себя пойманным с поличным и смущенно кашлянул.
– А чего ж тетеньку свою внизу оставил, с собой не взял? – Манефа открыла глаза и строго посмотрела на Георгия Константиновича. – Вон она к твоему плечу клонится.
Одобеску в растерянности посмотрел на свое плечо и поежился.
– Чего елозишь? Всю жизнь возле тебя. Все равно, что веревкой привязана. Так до конца и будет.
– До какого конца? – обмер Георгий Константинович. – Моего?
– Моего – не моего! Зачем это тебе? За другим же пришел? Вот? – Манефа ткнула длинным указательным пальцем в Наташино изображение и попала прямо в лоб. Ноготь ударился о плотную бумагу, послышался сухой щелчок.
Одобеску в волнении привстал со стула и склонился над фотографией внучки.
– Пустая, – медленно проговорила Манефа.
– Что значит: пустая? – напугался Георгий Константинович.
– Вся пустая. Ни мужа, ни детей.
