– Да говори, не бойся.
– А я и не боюсь, – повела плечами домработница. – Есть, вроде как.
– Что это за «вроде как»?
– Ну так, Аурика Георгиевна, для здоровья, – с неожиданной открытостью ответила Полина и, заявив о себе как о женщине, почти сравнялась с Прекрасной Золотинкой в правах.
– Это хорошо, – одобрила ответ Аурика.
– Ну, не знаю, плохо иль хорошо. А все равно надо.
– Надо, – печально согласилась с ней Аурика. – Слушай, Полина, а если я попрошу тебя остаться, останешься?
– А хоть бы и останусь, – на удивление быстро продемонстрировала свою готовность к примирению обиженная хозяйкой работница.
– У меня же характер плохой, – напомнила ей Аурика.
– Так у вас он всегда такой, а то я не понимаю. Зато вы не жадная.
– Ты ж сказала, что больше могла бы зарабатывать?! – ввернула Аурика, намеренно оттягивая момент, когда ей придется сделать домработнице очередное предложение, а потом скрепить договор рукобитьем.
– Могла бы. Но вроде и вы с Михаилом Кондратьевичем не обижаете.
– Я прибавлю тебе пять рублей. Согласна?
– А чего ж не согласна?
– Но характер у меня не изменится, Полина. И работы меньше не будет.
– Так это понятно. Что ж, в первый раз, что ли?
– Ну… прости уж меня тогда.
– Да ладно вам, Аурика Георгиевна, – запричитала Полина. – Разве ж я жалуюсь? Ну, с кем не бывает. Покричала – остыла. Все равно ж вы – человек хороший. Добрый. А то, что нервная, так это понятно. Мыслимое дело: женщине столько работать и все в этих ваших институтах. И там дергают, и сям дергают, и домой придешь – беспорядок всякий. Полина недоглядела. Да и не могу я без вас. Столько лет… Девчоночки-то – как свои. Все ведь на глазах выросли. А уж Михал Кондратьевич – что за человек! Так что, как ни гоните – сама не уйду. Если уж только самолично сундук соберете – и вон, за порог.
– Какая ты болтливая, Полина! – рассмеялась Аурика и протянула работнице руку. Полина тщательно вытерла свои ладони об юбку и с поклоном пожала руку хозяйке. Мир в доме был восстановлен, процесс формирования самостоятельности в девицах Коротич завершен, а у Полины появилась первая в жизни котиковая шуба, любезно снятая барыней Одобеску со своего круглого плеча в знак искренней признательности за терпение.
* * *
О произошедшем инциденте между домработницей и собственной супругой Михаил Кондратьевич узнал спустя какое-то время из уст младшей дочери, рассказавшей отцу хорошо известную сказку про то, как бедная Поля плакала, а мама ей подарила свою шубу. «И ведь главное, – возмущалась девочка, – не мне, дочке своей, а Польке!»
– Так тебе, что, Полину не жалко?
– Жалко.
– А чего же вы, Валентина Михайловна, сердитесь?
– Шубу тоже жалко, она из котика, – честно призналась младшая дочь и залезла на колени к отцу, невзирая на свои семь полноценных и, как она говорила сестрам, «взрослых лет».
– А что еще у нас в доме творится? – больше для поддержания разговора поинтересовался Коротич, совершенно не ставя перед собой цели узнать нечто такое, что приоткрыло бы завесу над тайной жизнью домочадцев.
Валечка немного подумала, а потом с выражением таинственности на лице прошептала отцу на ухо:
– К Полине приходил дядя.
– Какой дядя? – изумился Михаил Кондратьевич, привыкший воспринимать помощницу жены как практически бесполое существо без каких-либо притязаний на женскую привлекательность. – Родственник, что ли?
– Принес шоколадку, – тараторила, как из пулемета, Валечка, – банку с персиками и сидел у нее в комнате очень долго. А потом они собрались и ушли. Наверное, в кино. Или в парк.
– А почему ты решила, что «в кино или парк»? – еле заметно улыбнулся Коротич, искренне обрадовавшийся за Полину, которая по-человечески была ему симпатична, потому что обладала редким для домработниц тактом и ценным умением оставаться незаметной. Например, входя в кабинет к профессору и обнаружив того работающим за столом, Полина, не произнося ни слова, пятилась задом и плотно, но бесшумно закрывала за собой дверь, которую сама же регулярно и смазывала, чтобы не скрипела. Михаила Кондратьевича она воспринимала как наделенное сверхспособностями существо с другой планеты. Человека в нем выдавали склонность к сладкому, как и у всех в этой семье, членораздельная, но очень тихая речь и располагающая к себе доброжелательность. А еще, Полина это поняла сразу, главное слово в доме принадлежало ему, несмотря на то, что голос великолепной Аурики Георгиевны звучал повсюду и громко. Так громко, что через несколько лет, проведенных в доме Коротичей, женщина научилась воспринимать его как шум, воспроизводимый постоянно работающим на кухне репродуктором.
Пока Михаил Кондратьевич размышлял над перипетиями Полининой судьбы, Валечка поменяла тему.
– Нашу Наташку никто не любит, – открыла она отцу страшную тайну.
– В смысле? – не сразу понял профессор Коротич. – Что значит – «ее никто не любит»? Я ее люблю, мама, дедушка, Глаша.
– Алька, Ирка, я, – молниеносно продолжила Валечка. – Но это не считается.
– Как это не считается?!
– Так. Наташка говорит, что у них в классе «эпидемия парности», но по закону подлости, именно ей пары не хватило. Теперь все любят друг друга, ходят в парк или в кино, а ее не берут. Потому что «никому не нужна толстая верзила».
– Что за глупости! – возмутился Михаил Кондратьевич. – Наташа – красивая девушка, никакая она не «толстая верзила».
– Мама тоже так сказала. А еще она сказала, что если Наташке так уж не хочется быть толстой, то нечего жрать Полины пироги и закусывать их шоколадными конфетами.
– А больше твоя мама Наташе ничего не говорила?
– Говорила, – тут же призналась Валечка. – Говорила, что, когда ей самой было семнадцать лет, то она над такими глупостями вообще не задумывалась. Потому что никто из нормальных людей на такое внимания не обращает. Главное – быть уверенной в себе, а для этого нужно красиво одеваться и иметь хорошее чувство юмора.
– И что Наташа?
– Наташа сказала, что она вообще замуж не выйдет, потому что из «всех нормальных людей» остались только ты и дедушка, а вы уже заняты. Точнее, Ге – старый, а ты – мамин муж. И еще она сказала: «Чем нравиться идиотам (Валечка поморщила лобик, словно пытаясь вспомнить еще что-то важное), лучше не нравиться никому».
Ответ старшей дочери Коротичу, с одной стороны, понравился, с другой – насторожил. Михаил Кондратьевич усмотрел в нем знакомую резкость всех Одобеску, но при этом и несвойственное для их породы уныние. «Что значит: «Никогда замуж не выйду»?!» – ломал голову профессор, не зная, как выйти на разговор с дочерью и как возродить в ней чувство уверенности в собственной привлекательности.
