В общем, все мило и душевно, хотя и несколько нервно-тревожно.
Эту ночь Лука и Зоя опять провели раздельно. Зоя продолжала отдаляться, замыкаться в себе. Сидела в своем кабинете, чертила, рисовала что-то на компьютере – говорила, что, возможно, скоро возьмется за очередной проект, обдумывает одну идею и лучше ей не мешать…
– Там этажерка сломанная валяется… Хочешь, я ее починю? – заглянул к ней Лука.
– Ты? Зачем? Проще выкинуть и новую купить. Ладно, чини, если хочешь.
– Твоими инструментами можно воспользоваться?
– Да-да, пожалуйста…
От нечего делать Лука принялся ремонтировать ту этажерку, которую сокрушил Володя.
…Лука не столько хотел починить сломанную вещь, сколько изменить ее. Сделать из добротной, но скучной деревянной штамповки нечто новое, изящное.
Он любил красивые, интересные вещи, а дом Зои – словно кунсткамера, был наполнен мертвыми предметами.
Лука заменил сломанные элементы в этажерке, надстроил карниз сверху, балки сделал резными, добавил еще несколько декоративных элементов… Казалось бы, вещь должна была стать массивнее, тяжелее, но нет – наоборот, этажерка приобрела легкость, ажурность. Лука ошкурил ее, снял прежнюю темную краску, открыл древесину – прозрачную, медового, золотистого оттенка.
Пока возился в Зоиной просторной мастерской, вдоволь надышался деревом, клеем – словом, всеми теми запахами, к которым привык с детства, сидя в мастерской у деда-краснодеревщика.
Приятно было снимать стружку, соединять детали, резать по древесине…
Оказывается, Лука ничего не забыл из того, чем занимался когда-то вместе с дедом.
«Вот ремеслом я сейчас занимаюсь или творчеством? Наверное, и то и то…»
– Ух ты… – Лука не заметил, как в мастерскую вошла Зоя. – Починил! И как красиво! Ты, Лука, настоящий плотник… – она осторожно прикоснулась к резным деталям этажерки.
– Нет, не так, – усмехнулся Лука. – Плотник – это тот, кто может построить дом. А столяр – делает все то, что внутри дома. Хотя… Эти две профессии очень связаны, да. Я говорил, дед работал столяром-краснодеревщиком? Знатную мебель изготавливал, да.
– Как красиво…
– Ну, это я еще без чертежа, без эскиза все делал, на глазок, – скромно произнес Лука. – Можно меня почти скульптором считать? А, коллега?
Он шутил, конечно. Зоя улыбнулась, обняла его. Потом сказала:
– А сделай еще вот тут один небольшой карнизик… Вот так и так? – Она набросала карандашом на листке рисунок. – Потом позови меня, ладно?
Ушла. Лука, вдохновленный Зоиной похвалой, выполнил ее просьбу. Неожиданно этажерка приобрела законченный вид.
Зоя знала, о чем просила. Вот что значит хороший глазомер и воображение: способность представить всю композицию целиком! «Уважаю…» – одобрительно подумал Лука, шлифуя новые детали.
Закончив работу, он присел на небольшой диван в мастерской и сам не заметил, как заснул.
Сколько он спал, Лука не заметил. Возможно, долго, всю ночь.
…Потому что, когда проснулся, в широкие окна лилось яркое солнце, в центре мастерской золотым огнем отражала солнечный свет деревянная этажерка, посреди мраморных изваяний, стоявших вдоль стен.
Зоя увлеченно ее красила.
– Что ты делаешь? – удивленно, настороженно спросил Лука. Вскочил, подошел ближе.
На медовой, прозрачной поверхности дерева распускались цветы: ромашки, подсолнухи, васильки. Много, очень много. Избыточно много. Но в этом буйстве цветов своя прелесть. Да и сама фактура, и форма конструкции – словно они разрешали художнику не скупиться.
Этажерка, прежде скучная, из обычного предмета, из мебели – вдруг превратилась в произведение искусства, когда труд Луки и Зои соединился…
– Потом лаком можно покрыть, когда все высохнет… – деловито сказала Зоя. – Как?
– Отлично, – выдохнул Лука.
– Да? – Она шмыгнула носом. Вся в краске, перепачканная, с кое-как заплетенной косой. Смешная и трогательная одновременно. – Ты знаешь, я пять лет ничего не рисовала. Пять лет не рисовала цветов! Не могла. С того момента, как умер Илья. А вот теперь – могу… – пробормотала она с удивлением. Отступила назад, потом снова принялась работать кисточкой, смело и быстро делая мазки на деревянной поверхности.
– Это чудо, – пробормотал Лука.
– Что чудо?
– Ты чудо, – он подошел сзади, обнял ее. – Вот видишь, у нас неплохо получаются совместные проекты…
– Ты… всерьез сделал мне предложение? – не оборачиваясь, замерев, спросила она. – Не под влиянием момента? Ты не передумал?
– Нет, – легко ответил он.
– А как мы будем жить?
– Я не знаю. Придумаем. Вернее, знаю, мы будем жить счастливо.
– Ты все шутишь, Лука… Мы же не сможем жить вместе? Мы разные, мы…
– Я люблю тебя, – перебил он Зою. – Ты – любишь меня?
– Да. Но только… Я хотела другого, – она повернулась и, нахмурившаяся, несчастная, посмотрела Луке прямо в глаза. – Я хотела другой любви. Мне кажется, ты любил Полину, ну а я… со мной просто удобнее. Практичнее. Ее ты любил, а я могу стать хорошей женой и матерью. Ты сам сказал, не отрицай!
– А чего ты хочешь?
– Страсти, – сказала она и закусила губу.
– То есть ты думаешь, что – либо страсть, либо расчет?
– А как иначе…
– Зоя, Зоя… Ты не допускаешь вариант, что можно испытывать страсть, а можно просчитать все заранее? Ты у меня и здесь, и здесь, – он указал себе на сердце и на голову. – Я потому и говорю, что это чудо. Что мы встретили друг друга… Мы половинки, если тебе так угодно слышать.
Зоя слушала внимательно все то, что ей втолковывал Лука, кивала.
– Я красивая? – вдруг, без всякого перехода, спросила она.
– Ты самая красивая. Ты очень красивая. Ты – моя Зоя. Зоя – это «жизнь», в переводе с греческого. Ты моя жизнь! – Он обхватил ее лицо ладонями, прижался к ее губам с поцелуем.
Они целовались посреди мастерской, залитой ярким солнцем. Повязка слетела с Зоиной косы, волосы рассыпались по плечам.
Лука через голову стянул с себя свитер, потом принялся раздевать и Зою.
– Здесь? – пробормотала она.
– Здесь. Везде и всегда.
…Ему нравилось, его заводило то, что она слушалась его. Сначала сомневалась вроде бы, а потом, словно пересилив себя, полностью доверялась. А потом – заводилась уже сама.
Полностью обнаженные, они, целуясь, стояли посреди мастерской, и солнце им грело кожу.
– Посмотри… – прошептал Лука и чуть повернул Зою, указал ей на узкую полоску зеркала, зажатую между оконных рам. – Чем мы хуже? Мы живые…
