Статус преуспевающего врача обязывает быть серьезным, вынуждает соответствовать некоему идеальному образу, налагает множество ограничений, но как же хорошо иногда быть самим собой, то есть стоять на берегу Невы (ну прямо как Петр Первый) и целоваться с любимой. Если Петр Первый действительно понимал толк в жизни, то он непременно целовался с кем-то на берегу Невы. Берега – грани между двумя стихиями, волшебные в некотором смысле места.
– Ты такой ненасытный, – с оттенком восхищения укорила Августа, отстраняясь, но не высвобождаясь из объятий Александра.
– Это ты такая, – неопределенно ответил Александр и продолжил целовать ее.
Когда у обоих онемели губы (редко какое ощущение сладостней, чем эта немота от поцелуев), они долго еще стояли обнявшись и смотрели друг на друга, пытаясь выразить взглядами то, что не успели сказать губами. Александру почему-то захотелось, чтобы погода испортилась, задул холодный ветер, тогда можно будет укутать любимую в свою куртку и прижать к себе еще крепче, чтоб согрелась. Делиться теплом, что может быть интимнее?
Продолжив прогулку, поговорили об искусстве. Петербург – он такой, способствует.
– Все гениальное – просто, – ерничала Августа. – Берешь сложное, делаешь из него простое, общественность аплодирует и кричит, что ты гений. Классический пример – «Черный квадрат». Куда уж проще!
– Проще некуда, – согласился Александр. – Но насчет гениальности я бы поспорил. Тут дело не в гениальности, а в конъюнктуре. Ну какой это шедевр?
– А что же тогда шедевр?
– Васнецовская «Аленушка», «Демон» Врубеля, «Мадонна Литта» да Винчи, – навскидку перечислил Александр. – Лично мне «Мадонна» нравится больше, чем «Джоконда». Хотя бы потому, что «Джокондой» принято восторгаться, а это неправильно. Восторгаться надо тем, что нравится, а не тем, что принято хвалить.
– Многие люди не разбираются в искусстве…
– Для того чтобы понравилось, разбираться не обязательно. Вот я, например, полный профан в скульптуре, ничего не знаю – ни канонов, ни пропорций, ни требований, но московские памятники Пушкину и Гоголю мне нравятся, а вот Петра Первого и Рабочего с Колхозницей я не люблю. Особенности восприятия.
– А я никогда не оцениваю памятники, они для меня просто памятники – и все. Напоминание о конкретном человеке или об эпохе. Память в материальном виде. Нет, вру – Медного всадника я люблю. Вот сколько раз мимо ни прохожу, всегда останавливаюсь «поздороваться». Он такой разный…
– В каком это смысле «разный»?
– В солнечную погоду – один, в пасмурную – другой. На закате совсем не такой, как в полдень… Он живой, понимаешь? «И, озарен луною бледной, простерши руку в вышине, за ним несется всадник Медный на звонко-скачущем коне…»
[24]
– Мне Медный всадник тоже нравится, – сказал Александр. – «Вкусный» он, со вкусом сделан…
Немного удивляло Александра одно обстоятельство – Августа практически ничего не говорила о своих родителях. Про привычки свои рассказывала, какие-то случаи из жизни вспоминала к месту, а вот этой темы старательно избегала. Посмеялась разок над тем, что к истинно русской фамилии Коростылева ей подобрали звучное «иностранное» имя – и все.
«Субботний вечер – лучшая часть воскресного дня», – думал Александр, возвращаясь в гостиницу после того, как проводил Августу. Проводы получились короче ожидаемого, потому что Даня гостил в доме, стоявшем прямо у выхода из метро. Несмотря на то что гуляли они весь день, Александру было очень жаль этих десяти минут счастья. Они постояли немного возле подъезда, больше переглядываясь, нежели разговаривая, но Августа скоро спохватилась и ушла, целомудренно поцеловав Александра на прощание в щеку. Всю обратную дорогу Александр то и дело касался пальцами этого места. Кто-то говорил, что в разговоре запоминается только последняя фраза. А в свидании – прощальный поцелуй.
Телефон зазвонил, когда до арки, в которой находился вход в гостиницу, оставалось не более десяти шагов. Александр достал его на ходу и, не взглянув на дисплей, поднес к уху. Он был уверен на всю тысячу процентов, что это звонит Августа.
– Привет! – с максимальной теплотой, на которую он только был способен, сказал вместо обычного «да» Александр. – Я уже успел соскучиться.
– Я, признаться, тоже, – ответили ему после небольшой паузы.
Александр отдернул телефон от уха, посмотрел на дисплей и увидел там буквы «ГВ». Геннадий Валерианович, руководитель клиники «La belle Hélène», решил пообщаться в столь «неурочное» для него время.
– Добрый вечер, Геннадий Валерианович… – немного растерянно сказал Александр. – Не ожидал, если честно.
– Главное – чтобы честно, – туманно ответил Геннадий Валерианович. – У меня к вам, Александр Михайлович, два вопроса. Первый – вы сейчас в Питере, верно?
– В Питере, – ответил Александр, немного удивляясь, откуда босс мог узнать о том, где он находится.
Сам он ему об этом не говорил, даже когда о предстоящем возвращении сообщал, место своего пребывания не назвал.
– Это хорошо, что в Питере, – голос босса, и без того резковато-сухой, стал еще резче и суше. – И вы действительно возвращаетесь в понедельник?
– Да, – подтвердил Александр. – Утренним поездом. И прямо с вокзала приеду в клинику.
– Зачем приедете?
Это уже был третий вопрос и самый, надо признать, неожиданный. Зачем врачу приезжать в клинику, где он работает? Для того, чтобы работать, наверное. Александр не сразу нашел, что ответить.
– Ладно, до понедельника, – буркнул босс, не дожидаясь ответа, и отключился.
– Die Gesunden und Kranken haben ungleiche Gedanken!
[25]
– проворчал Александр.
Зачем боссу понадобилось звонить именно сейчас? Дождался бы понедельника. Кем-кем, а торопыгой Геннадий Валерианович никогда не был. Семь раз отмерял, затем делал восьмой, контрольный, замер, а потом уже отрезал. Или просто ему зачем-то захотелось озадачить Александра?
Александр не стал озадачиваться. Какой смысл ломать голову, если послезавтра он все узнает? Тем более что Геннадий Валерианович, при всей своей предсказуемости, порой способен на самые неожиданные поступки.
14
Печаль лечится шоколадом
С подарком Александр, кажется, угадал. Августа не только выказала радость, но и сразу же после того, как поблагодарила Александра короткой серией поцелуев, переложила содержимое своей старой сумки в новую. Какой-никакой, а показатель.
– А эту я отнесу в Данькину школу, в кружок по рукоделию, сказала она, вешая старую сумку на крюк для одежды. – Им всегда нужны кожа и старые бусы. Ты одним махом сделал сразу два добрых дела – и меня порадовал, и детей.
