– Не знаю…
– Эх, вы! Она видит нашего гипсового трубача! Понимаете? Как, а? Хорошо?
– Хорошо, - кивнул Кокотов.
– Она бросается к нему. И тут происходит невообразимое. Буквально на наших глазах, приближаясь к трубачу, Тая превращается из девочки в девушку. Ах, как я это сниму! Шаг - и ей уже двенадцать. Еще шаг - четырнадцать. Третий шаг - шестнадцать… Вообразили?
– Угу, - кивнул автор, полуприкрыв глаза и представив себе, как Наталья Павловна превращается из девочки в женщину.
– Но и это еще не все! - жутким голосом, словно рассказывая байку из склепа, продолжил Жарынин. - Мраморные фигуры в галерее тоже преображаются: боги - в корявых мужиков с вздыбленными фаллосами, а богини в бесстыдно вожделеющих шлюх с отвисшими грудями… И вся эта кошмарилья тянется к нашей Тае похотливыми руками, всеми силами стараясь не пустить ее к гипсовому трубачу, который, в свою очередь, превращается в…
– Леву! - воскликнул писатель.
– Правильно!
– Ну это прямо фрейдизм какой-то!
– Разумеется! Без фрейдизма и еврейской судьбы нынче в искусстве делать нечего!
– А Лева у нас разве еврей? - удивился Кокотов.
– Это надо обдумать. Итак, повзрослевшая на бегу Тая достигает Левы, но едва они протягивают друг к другу руки, раздается…
– Крик петуха! - хихикнул автор романа «Астральный альков».
– А вот и нет! Звук утреннего горна. Помните? Та-та, та-та, та-та…
– Еще бы! - заулыбался Андрей Львович и пропел на мотив пионерской побудки:
Вставай-вставай, дружок!
С постели на горшок.
Вставай-вставай!
Порточки надевай!
– Вот именно! И волшебство заканчивается. Монстры снова становятся музейными статуями. Лева ■- гипсовым трубачом в нише. И только Тая остается взрослой. С тем и просыпается. Сколько, кстати, ей тогда было?
– Лет двадцать пять…
– И вот она, двадцатипятилетняя, пробуждается, потягивается так, что сквозь сорочку видны крупные соски. Нет, лучше пусть спит голая! Как вы думаете?
– Мне все равно! - буркнул Кокотов, странно глянув на соавтора.
– Она потягивается, встает, озаряется молодой утренней улыбкой. Свежее утро. Горн зовет на зарядку. На подоконнике - букет сирени от Левы.
– Она живет в мансарде - и, значит, окна выходят на крышу.
– Уели! Хорошо - букет лежит на пороге. Вместо того, чтобы мелко придираться, сами придумали бы хоть чтонибудь, соавтор! Ну? Что дальше?
– Дальше?
– Да, дальше!
– Не знаю…
– Кокотов, вы будете работать или паразитировать на моем таланте?
– Я… Паразитировать? - От возмущения писатель окончательно стряхнул с себя унылое оцепенение, охватившее его после письма Натальи Павловны. - Хорошо! Допустим, однажды Тая не приходит на свидание к гипсовому трубачу.
– Почему?
– К ней приехали.
– Кто?
– Друзья.
– Отлично! К ней приехали друзья-хиппи. От кого он это узнает? - строго спросил Жарынин.
– А это важно?
– Конечно!
– Ну, не знаю… От пионера, допустим.
– Лучше - от пионерки. Она тайно влюблена в своего вожатого. Такое могло быть?
– Вряд ли… - засомневался Кокотов. - Знаете, все-таки педагогическая этика…
– Да не в вас, успокойтесь, она влюблена, а в нашего Леву.
– Теоретически, конечно, могло. Когда я преподавал в школе, в меня была влюблена девятиклассница Галахова.
– Если бы Набоков рассуждал теоретически, он бы не спер «Лолиту» и не прославился бы на весь мир!
– А разве Набоков спер «Лолиту»? - оторопел писатель.
– Конечно, спер!
– У кого?
– У Хайнца фон Эшвеге-Лихберга! Экий же вы темный, коллега! Ладно, вернемся к сюжету. Лева узнал, что к Тае приехали друзья-хиппи. Дальше?
– Ну, приехали, расположились в лесу, на поляне, развели костер, выпивают, курят, поют под гитару…
– Главное - они говорят. Помните эту прекрасную чушь, которую мы несли в те благословенные годы? Дальше так жить нельзя! Не хватает воздуха! За границей люди живут по-настоящему! Надо бороться! Идиоты!
– Погодите, так вы же сами пострадали от советской власти! - удивился Кокотов.
– Пострадал. Правильно. И горжусь! Это только бездарность страдает от геморроя, а талант всегда страдает от власти. Любой. Назовите мне гения, не пострадавшего от власти! Не назовете!
– Пожалуй… - согласился Кокотов, вспомнив, как ему всучили унизительную «двушку» на Ярославском шоссе.
– Но вернемся к сюжету. Нам с вами не хватает остроты! Из этого свободолюбивого брюзжания золотой молодежи конфликта не вытащишь! Думайте! Они должны сказать что-то такое, что перевернет сюжет! Ну!
– Не знаю…
– Вы не писатель!
– А кто?
– Аннабель Ли!
– Я уйду! - вспылил Кокотов и вскочил.
– Останьтесь и думайте!
– Ну что уж такого страшного они могли там сказать! Они же не подпольщики. Они же не хотят убить Брежнева, в самом-то деле!
– Во-от! Молодчага! Именно! Убить Брежнева! Один из приехавших, сын генерала КГБ, вдруг ни с того ни с сего предлагает убить Брежнева! У отца есть наградной пистолет. И Лева это слышит! Он ревниво следит из темноты за Таей и ее друзьями…
– Ну, так уж и Брежнева… - насторожился писатель.
– А кого? Суслова? Про него уже никто не помнит. А Брежнев - это, батенька мой, бренд! Одни брови чего стоят! Но суть не в этом. Непонятно: говорят они все это всерьез или стебаются. Сынок генерала напился, накурился и ляпнул, чтобы на девушек произвести впечатление. Помните, как мы болтали в молодости с друзьями и подружками? Вполдури. Сейчас так говорят в эфире. А гибель государства, чтоб вы знали, коллега, начинается с телевизионного диктора, который иронизирует, читая новости. Это конец! Дальше - чертополох в алтаре…
– А мне кажется, тут важнее другое…
– Что именно?
– С этой компанией приехал парень, с которым у Таи что-то было…
– Ага! Прекрасно! Как назовем?
– Данька, - не без колебаний предложил Андрей Львович.
– Отлично!
– Данька пытается восстановить прошлые отношения, это для нее он говорит про Брежнева. Он хочет обнять Таю, она сначала сопротивляется, но потом, ослабев от алкоголя, уступает…
– Да, пьяная дама себе не хозяйка, - согласился режиссер.
