— Ммм… — напрягла память офицер и улыбнулась. — Что-то припоминаю. — Она нагнулась и заглянула в клетку к Вашти. Моя кошка ответила ей взглядом, полным бесконечного страдания. — Какая красавица! В вашем шоу она, наверное, звезда?
— В нашем шоу нет маленьких ролей, — со всей серьезностью поведал Тони. — Есть только маленькие артисты.
Тем временем Гомер проехал металлоискатель, и я, подхватывая его, сделала своим спутникам страшные глаза.
— Пошевеливайтесь, ребята!
К нашему сектору мы рванули, как на стометровке, и только на финише перевели дух. Стоя на ватных ногах, я, тем не менее, не забыла достать из сумки пузырек с кошачьим транквилизатором, который наш знакомый ветеринар рекомендовал, как он выразился, «раздать» перед самой посадкой. Феликс и Тони встрепенулись:
— Это что, нам?
— Да нет, только кошкам, — ответила я.
— Слушай, а тебе не кажется, что куда проще скормить все нам, а кошек оставить в покое? — осведомился Тони.
Действительно, кошки не проявили энтузиазма, увидев пилюли, однако проглотили их без особого сопротивления. У меня даже возникло подозрение, граничащее с уверенностью, что они решили для себя: поскольку ближайшее будущее ничего хорошего им не сулит, то пережить его лучше в бессознательном состоянии.
А вот с Гомером вышла совсем другая история. Едва я расстегнула змейку, как он совершил отчаянную попытку побега. Чтобы удержать его, пришлось применить силу, и не только мою. Феликс держал корзинку, приоткрыв ее ровно настолько, чтобы изнутри торчала лишь голова, в то время как я, осторожно разжав Гомеру челюсти, одной рукой выкладывала ему на язык маленькую таблеточку, а другой поглаживала шею, чтобы вызвать глотательный рефлекс. После чего я закрыла ему рот и выждала минуту, если не две, прежде чем освободить его. Почувствовав, что рот свободен, Гомер тут же выплюнул таблетку на пол.
— Ну же, Гомер! — простонала я. — Всего одну таблеточку, за маму!
Я вновь разжала ему челюсти и вложила таблетку. И вновь подержала рот на замке, поглаживая горло.
С тем же успехом.
У меня самой к горлу подступило отчаяние. Чего греха таить, все события этого утра уже стояли мне поперек этого самого горла. А тут еще это: если Гомер проорал всю дорогу в автомобиле, то что будет в самолете? «Выход один, — решила я, — продолжать».
Мы сделали еще три попытки. На сей раз я держала его челюсти так долго, что это грозило удушением. В ответ он мычал и мотал головой, силясь вырваться из моих рук. Я пошла на хитрость: в сумку я брызнула аэрозолем с кошачьей мятой, а таблетку завернула в кусочек индюшатины из тех сэндвичей, что были припасены на дорогу. Не помогло. Я пошла дальше: разболтала, насколько удалось, таблетку в пластиковой крышечке с водой, но Гомер не только отказался пить, но, изловчившись, настолько удачно боднул мою руку, что всю воду я выплеснула на пол. Не хочу и не буду!
То, что Гомер упрям, я знала всегда; и то, что он в любых обстоятельствах оставался при своем мнении, не было для меня секретом. Но то, что он выступит против меня, да еще с таким отчаянием, оказалось для меня неожиданностью. Похоже, что моя повестка дня на сегодня никак не совпадала с тем, что он решил для себя.
Я тоже была упряма. И знала, что так или иначе, но сегодня мы летим в Нью-Йорк.
Посадка уже шла полным ходом, и вскоре Тони, Феликс и я остались единственными пассажирами у опустевшего сектора.
— И как нам теперь быть? — В голосе Тони сквозила растерянность.
Я глубоко вздохнула. Спокойно, сказала я сама себе. А вслух добавила:
— Что ж, раз так, пусть летит без снотворного.
Сражение «за», вернее, «против» таблеток имело, впрочем, один положительный эффект. Оно настолько истощило Гомера, что он не только притих, но на какое-то время даже перестал брыкаться, поэтому посадка прошла довольно спокойно. Однако едва я поставила корзинку с ним под кресло впереди себя и донесся гул двигателей, как кот тут же завелся опять.
— Не желаете ли коктейль перед взлетом? — склонилась надо мной жизнерадостно-участливая бортпроводница, заметив, как, уронив голову, я обхватила ее руками.
— О Боже! И не один! — выдохнула я.
Бортпроводница подкатила тележку, на которой стояла водка с клюквенным соком; одним глотком осушив коктейль до дна, я тут же потянулась за вторым. Господи, спасибо тебе, что есть первый класс!
Перелет из Майами в Атланту, где у нас была пересадка, длится не более часа. За этот час Гомеровы стенания дополнились низкими и протяжными нотками и приобрели какое-то совсем уж траурное звучание, какого прежде мне слышать не доводилось. Но тут надо понимать, что слух у него был куда более острым, чем у других котов, и можно только представить себе, какую боль он испытал от смены давления, когда самолет набирал высоту. Поэтому, едва погасла надпись «пристегните ремни», я вытащила корзинку Гомера из-под сиденья, поставила ее на колени и обняла. Я тихонечко ее расстегнула — так, чтобы пролезла рука, и коснулась его головы. Гомер прижался к моей руке и стал тереться об нее с такой отчаянной силой, что это напомнило мне моменты, когда он, полагая, что я сердита на него, хотел подластиться и помириться. В стенания закрались покаянные всхлипы: «Выпустите меня отсюда! Пусть это все закончится! Я буду вести себя хорошо! Честное слово!»
Если бы я могла, я бы себя упаковала в корзинку, а коту предложила кресло, а также обменяла легкое головокружение на боль в ушах, и это была бы честная сделка. Но откуда ему было знать и как понять, за что и почему я подвергаю его такому испытанию?
— Хороший мальчик, хороший, — только и шептала я, поглаживая его бедные ушки. — Хороший, хороший…
После того как я опрокинула третий коктейль, а самолет набрал высоту, на меня снизошло чувство примирения с неизбежной действительностью. В конце концов, мы уже летим. Я продолжала поглаживать Гомеру ушки, что в какой-то степени его успокаивало, а что до выразительных взглядов, посылаемых нам с Гомером отдельными недовольными пассажирами по поводу бесконечной жалобной песни, то можно было просто пожать плечом. Никто ведь никого не заставлял лететь первым классом, если уж на то пошло…
Наконец я смогла собраться с мыслями и сосредоточиться. Я ведь в свое время училась в Атланте и хорошо представляла себе размеры тамошнего аэропорта. Оставалось лишь надеяться, что наш нью-йоркский самолет будет ждать нас где-нибудь поблизости от того сектора, где нас высадят. К моему ужасу, когда бортпроводница объявила информацию о пересадке, выяснилось, что мы приземляемся в секторе «А», в то время как посадка на Нью-Йорк будет проходить с сектора «Д», а в нашем распоряжении всего-навсего пятнадцать минут. Пара пустяков… для хорошего стайера.
Мое кресло стояло ближе всего к выходу, и в ожидании Тони с Феликсом я уже танцевала на пуантах.
— Ребята, ноги в руки — и бегом! — встретила я их. — «Бегом!» означает бегом! На старт. Внимание. Марш!
