– А Марушевич, например – он же нашего года?
– Это – исключение, которое подтверждает правило. Те, кто младше нас, они уже другие, потому-то формируются в новой реальности, и в ней же они будут жить. Я не знаю, кем они будут. Точно, не рок-музыкантами, это – вчерашний день. Олигархами – может быть, но какими-то другими. Потому что нынешние вылезли на советском госимуществе: сумели его удачно присвоить и им распорядиться… А мы уже никем не будем, мы так и останемся между…
– В каком-то ты мрачном настроении сегодня…
– Да нет, в нормальном… – Влад делает долгий глоток. – Я говорю про реальные вещи, очень реальные… – Он ставит на стол пустой бокал. – Но на них не надо заморачиваться. Кстати, есть предложение: давай съездим в одно место. Допивай свое пиво – и вперед…
В центре тесного клуба с низким потолком – что-то вроде подиума, как на показах моделей, только с несколькими шестами. На нем танцуют два десятка девушек, снявших с себя все выше пояса, кроме лифчиков. Одна, взявшись за шест, изображает стриптизершу, но снимать с себя оставшиеся шмотки, похоже, не собирается. Кроме них, в клуб набились сотни две девушек и парней. Одни дрыгаются на крохотном танцполе в углу, другие пьют пиво или водку из пластмассовых стаканов.
Мы протискиваемся к залитой пивом стойке. Влад сует бармену пятьсот рублей, забирает мокрые купюры сдачи и два неполных стакана светлого пива. Мы встаем на крохотном пятачке у стены.
– Вот тебе настоящая Москва, – говорит Влад. – Ну, или – правильнее – настоящая андеграундная Москва. Не в смысле богемности, конечно… Клуб работает так: сначала запускают девушек – бесплатно, и напитки по символическим ценам – пиво двадцать рублей, водка – десять. Ну и музыка, соответственно – чтобы размяться. Через час, когда девчата дошли до кондиции, запускают парней – вход полтинник. И понеслась… Секс в туалете, секс в подворотне, разве что не прямо на танцполе, хотя, говорили, и такое бывало…
– Мне это напоминает сессии Ждана в начале девяностых… Секс как способ раскрепоститься…
– Посмотри! – перебивает Влад.
На помосте девушка снимает лифчик, потряхивает грудями. Ей аплодируют.
– Долго здесь находиться – слишком большая нагрузка на мозг, – говорит Влад. – Сейчас кого-нибудь зацепим – и валим, да?
Девушкам – лет по семнадцать. Обе – в черных джинсах и белых блузках. Под влажными от пота блузками просвечивают черные лифчики.
– Предложение такое, – говорит Влад. – Берем сейчас в «ночнике» водки, ловим машину и едем ко мне – я не очень далеко живу, на Переяславской… Возражения есть?
– Возражений нет! – синхронно выкрикивают девушки.
Мы проходим темный двор, оказываемся на освещенной улице.
– Я, пожалуй, домой, – говорю я.
– Ты чё, серьезно? – Влад с удивлением смотрит на меня. – Ладно, как знаешь.
Я жму ему руку, киваю девушкам.
– У тебя на такси деньги есть? – спрашивает Влад. – Метро уже закрыто…
Я киваю.
* * *
По телевизору идет футбол. Болгария – Парагвай. Я полулежу на продавленном диване. Пружины упираются в задницу и спину. За окном темнеет.
Парагвайский вратарь Чилаверт идет бить штрафной. Я беру с пола бутылку пива, делаю глоток. Чилаверт разбегается, бьет. Мяч летит под самую перекладину. Болгарский вратарь дотягивается до мяча, отбивает на угловой.
На кухне, звякнув стеклом, захлопывается форточка. По жестяному карнизу барабанят капли дождя. Начинают выть сигнализации машин. Я встаю, подхожу к окну. Дует жуткий ветер. Гнутся деревья, отламываются ветки. Я закрываю на защелку форточки в комнате и на кухне, прижимаюсь лбом к стеклу. Непрерывно сверкают молнии. В другом конце двора падает дерево. Слышится звон разбитого стекла.
* * *
У соседнего с офисом дома мужики поднимают рекламный щит – он упал на багажник старого «Москвича». На тротуаре валяются сломанные позавчера ветки и деревья. Несколько оборванных проводов покачиваются на ветру.
Я пожимаю Гене руку.
– Ну что, видел ураган? – спрашивает он.
– А что, можно было не видеть?
– Не знаю – может, он не во всех районах был. Может, у тебя, на севере, не было…
– Как это – не было? Было еще как! Стекла разбивались, деревья летали…
– А у нас и «ракушки» летали…
– Ничего себе…
– По радио говорили – это все из-за жары. Масса воздуха с температурой градусов тридцать столкнулась с другой, похолоднее – градусов пятнадцать или двадцать. И вот, в результате…
Дверь кабинета Ждана приоткрыта. Он стоит у стола, кивает мне. Я захожу.
На стуле сидит девушка в черных джинсах и белой майке с дурацким детским рисунком: розовым зайцем. Я жму Ждану руку.
– Знакомься, это – Оля. А это – Андрей, мой помощник.
Я бормочу:
– Очень приятно.
Оля кивает.
Я никогда раньше не видел Ждана с девушками.
– Ну что, Андрюша, хочешь в отпуск сходить? – спрашивает Ждан.
– Мне вроде не полагается… Я ж еще только три месяца проработал…
– У нас же не государственная контора, где все формально – одиннадцать месяцев надо отработать или сколько… Я считаю, что все должны получить оплачиваемый отпуск. Не месяц, конечно – этого мы себе не можем позволить. Но две недели – вполне реально. Все уйдем одновременно, с начала июля, а потом одновременно вернемся – и снова за работу. Много чего нужно сделать. Я вообще с оптимизмом смотрю вперед. И даже ураган этот – жаль, конечно, тех, кто погиб или пострадал, – но все равно, знак того, что будут перемены…
* * *
Наташа живет с Олеськой в блоке общежития – две маленькие комнаты и совмещенный санузел, кухня – общая для всего этажа. Блок этот выделили Стасу как «освобожденному комсоргу» института, и Наташа осталась там жить после развода.
Олеся играет с другими детьми на крыльце. Она замечает меня, подбегает. Я даю ей шоколадку.
– Мама дома? – спрашиваю я.
– Да. Ну, я побежала.
Захожу в вестибюль. На электроплитке варится в кастрюльке картошка. Вахтерша помешивает ее ложкой.
Поднимаюсь на второй этаж, прохожу по коридору до последней двери. Стучусь. В блоке напротив бубнит радио. Я стучусь еще раз. Открывает Наташа – в халате, с растрепанными волосами.
– Ой, Андрюша…
Она обнимает меня, чмокает в щеку.
– Ты проходи в ту комнату.
Через открытую дверь за ее спиной я вижу кровать и чувака под одеялом. Лицо его кажется знакомым. Андрушкевич. Кличка – Андрон. Учился в параллельном классе. После школы мы не общались.
Я прохожу в другую комнату, сажусь на стул. Это – комната Олеськи. На кровати валяются куклы, книжки-раскраски, шмотки. Окно выходит на помойку на краю оврага.
