И еще парочку жизней. Его жены и его дочери. Его родителей. Его самого, ее любимого. И самого дорогого человека.
Хороша же цена вопроса, а? А ведь есть за что ломать копья. Есть.
Только не копья – человеческие жизни. А это куда серьезнее. Хотела любви? Вот и получи! Возьми всю – охапкой, копной.
Удержишь ли? Рук-то хватит? Подумай. Подумай, девочка! На весы. И прикинь. Ты же умная, все так в тебя верят!
Только вот сама что-то растерялась. Потерялась сама. Как в глухом лесу – ау? Ау…
А пока… Усни на его плече… Поспи. Вдыхая его запах и чувствуя кожей его тепло.
Поспи. Побудь слабой и беззащитной. Любимой тоже побудь.
Хотя бы сорок минут. У вас же осталось – сорок минут, да? Спи.
Там – она ломала трагедь, а здесь – ломает комедь. Хороша штучка, а? Актриса погорелого театра. А они… Они не парятся – ни тот, ни этот. Гады, вообще-то… А еще говорит: «Я тебя защищу! От всех и всего! Я же Лев – царь зверей».
Парится, еще как парится. Вот только она не знает – он же мужчина! Сталь и гранит. Ну не ныть же, в самом деле. Ох как я устал. Как все это сложно – просто раздвоение личности. Так недалеко и до шизофрении. Там – я отец и примерный (?) муж. Ну или просто приличный. (Интересно, а что думает по этому поводу моя жена? Нет, правда, жутко интересно.) А скорее всего она просто не думает на эту тему. Зачем? В деньгах не нуждается, живут они сносно – хотя бы без мерзких и оскорбительных скандалов. Она вся в своей жизни – дом, магазины, дочь, школа, кружки, тряпки, ремонт, путевки на море.
Она – в своей жизни. Потому, что их совместной жизни давно уже нет.
Он любил разглядывать семейные пары – ну, например, на пляже или в отеле. Или в экскурсионном автобусе. Их ровесники, около сорока. Люди одного социального круга, довольно успешные – поездки, одежда, аксессуары. Ухоженные и воспитанные дети.
Он смотрел на мужиков и пытался поймать в их глазах такую же тоску. Ловил. Почти у всех. Было видно, ну, или очевидно, что вся эта семейная кутерьма, все эти обязательные моменты им так же, как и ему, скучны и пресны.
Он завел разговор с Димоном. Тот, как всегда, постебался:
– А ты чего хотел? Неземной страсти на двенадцатом году жизни? Умирать от вида ее тела, касаясь пожухлой от родов груди? Нет, мой миленький. Так не бывает. Вот поэтому я и меняю своих бабс раз в пять лет. А то… – Димон брезгливо скривился, – до тошноты прям. Веришь?
Он верил. Но схема Димона была явно не для него.
– У меня сил не хватит, – усмехнулся он, – давление, знаешь ли, низкое. Гипотония.
– А у меня – гипертония, – обиженно пожаловался Димон, – это еще опаснее. Так что живи и не парься – все у тебя не так плохо. Галка приличная тетка. Не достает, не ломается. Все вопросы решает сама. В доме чисто, обед на плите. Василиска в порядке. И какого тебе еще рожна, спрашивается?
– Да нет, не в этом дело! – махнул он рукой. – Понимаешь, – тут он задумался, – ну, «страстно желать» – это я понимаю. Но хотя бы… соскучиться, что ли. Ну нет меня неделю – командировка, скажем. И захотеть вернуться домой. Обнять ее просто, прижать к себе. Сесть поужинать и поболтать – не только о дочкиных отметках и о ценах на мясо, а просто за жизнь, понимаешь?
– Ну-уу! – протянул лучший друг. – Этого требовать от них просто нельзя. Нереально просто. Счас, размечтался, будет она с тобой говорить о жизни. Точнее, о глобальных человеческих проблемах. О том, что мучает тебя. У нее, блин, свои глобальные проблемы – Васькины отметки, то же мясо, акции в продуктовом и шмоточном. И ей кажется – вот уверяю тебя, – что важнее ее проблем нет ничего! А все твои измышления… Ну, это вообще бред собачий и полная хрень. Все оттого, что тебе нефига делать.
– Мне? – он задохнулся от возмущения. – Это мне-то нечего делать? Я, между прочим, работаю! И обеспечиваю – весьма неплохо, заметь, – семью. И тряпки они метут вагонами, и на курорты ездят. И не на оптовых рынках ошиваются, а в достаточно приличных магазинах. И домработница к ней приходит раз в неделю. И Ваську она возит по танцам и языкам на машине. А не в общественном транспорте потеет!
– Ну, ты у нас прям герой! Просто нет таких Бэтмэнов на всем белом свете. Только один ты – великий и ужасный. И еще – замечательный. А вот скажи, – тут Димон хитро прищурился, – а если бы без всего этого, ну, без того, что ты тут перечислял, она бы, ну, женщина такого уровня, таких внешних данных, такая жена, хозяйка и мать, жила бы с тобой? Положа руку на сердце?
Лев молчал.
– Вот, вот в чем вопрос, – оживился Димон. – И тут же ответ – какой, ты понимаешь. Так что ты не герой, уж прости. А обычный среднестатистический мужичок. И тебе, кстати, повезло ничуть не меньше, чем ей. Ее заслуги я уже перечислил.
Долго молчали. А потом он спросил:
– А как же любовь, Димон? И все тот же банальный секс?
Димон тяжело вздохнул.
– Любовь, Левка, понятие… растяжимое. Не хватает – поищи на стороне. И с любовницей, кстати, ну, если она не дура, можно с удовольствием потереть «за жизнь». И она будет делать вид, что все это ей жутко интересно. Ну, все твои жалкие бредни по поводу несовершенства, недовольства, все твои неразрешимые вопросы, короче, весь твой кризис среднего, блин, возраста ее будет «глубоко» волновать. Вроде бы. И еще – так, на всякий случай, – посмотрю я на тебя лет этак через пять, ну, если ты с этой теткой продержишься. Будешь ли ты так же страстно срывать с нее одежды и заваливать в ванной.
– Я про любовь, Дим, – напомнил он.
– Так и я про нее же! – удивился Димон. – Сначала волненье, потом наслажденье, потом… – ну, в песне, помнишь?
– Циник, – ответил он.
– А ты – дурень, – спокойно отпарировал друг, – и неизвестно, что хуже. Точнее – известно.
* * *
Она спала на его плече. И пахли медовым шампунем ее волосы, и почему-то мандарином – кожа. И дыхание ее было таким спокойным и теплым, что он думал только одно – ничего… Ничего ему больше не надо. Кроме этой тихо спящей женщины рядом. Точка. А все остальное – все слова, все размышления, все «за» и «против» – было такой ничтожной глупостью, что просто смешно. Смешно, потому что счастье. Вот все это – просто счастье.
И чего тут размышлять? Хотя бы эти сорок минут.
Он осторожно погладил ее плечо. Она чуть дернулась, поджала губы, втянула носом воздух и… открыла один глаз. Его всегда это смешило.
– А второй? – спросил он.
– Второй еще поспит. Минуты три, – тихо и чуть хрипло ответила она, – можно?
Он кивнул – пусть поспит! Можно.
Она облегченно вздохнула и закрыла второй.
Он выпростал руку из-под ее шеи и пошел на кухню. Странно, что эта полупустая, ободранная чужая квартира, с нищим и хромым комодом шестидесятых годов, с обвисшими и выгоревшими шторами, с трехрожковой пластиковой люстрой и грохочущим холодильником «Ангара», казалась ему милее и теплее его собственных, трехкомнатных хором в новом доме – кухня пятнадцать метров, два санузла, спальня на заказ из Италии (ждали почти год) с дизайнерской плиткой и тангенционным паркетом – разумеется, дуб, – с плазмой во всю стену и черно-белым ковром из перуанской коровы; его небедный, со вкусом и тщательно обставленный дом был ему ЧУЖИМ. Просто чужим – как бывает чужим временное пристанище.
