Он поставил на стол маленький пластиковый пузырек. Эдипа увидела внутри таблетки, и неожиданно все поняла.
– Это ЛСД? – спросила она. Мачо улыбнулся. – Где взял? – Она уже знала ответ.
– Хилэриус дал. Он расширил рамки своей программы и включил в нее мужей.
– Значит, так, – сказала Эдипа, стараясь говорить серьезно и деловито, – давно ты сидишь на этих таблетках? – Он добросовестно попытался припомнить, но не смог. – Будем надеяться, что привыкание еще не стало необратимым.
– Эд, – Мачо посмотрел на нее с недоумением, – к этому не привыкаешь. Это не одурманивает. Его принимают, потому что от него хорошо. Обретаешь зрение, слух, обоняние и вкус такой остроты, о какой и помыслить не мог. Ибо мир неисчерпаем. Ему нет конца, детка. Ты становишься антенной, через которую еженощно посылаешь свою сущность миллионам, а они в ответ шлют тебе свои. – Теперь он смотрел на нее терпеливым родительским взглядом. Эдипе хотелось заехать ему в челюсть. – Песни ведь не просто о чем-то рассказывают, они существуют и сами по себе, как чистый звук. Это что-то новое. У меня даже сны стали другими.
– Замечательно, – Эдипа яростно откинула волосы. – Кошмаров больше нет? Великолепно. Значит, твоей последней маленькой подружке, кто бы она ни была, и впрямь здорово повезло. Сам знаешь, в этом возрасте им необходим долгий и спокойный сон.
– Нет никакой подружки, Эд. Давай я объясню. Помнишь, раньше я постоянно видел дурацкие сны про автосалон? Я даже не мог говорить с тобой об этом. А теперь могу. Меня это больше не волнует. Там был лишь один знак, который меня пугал. Во сне я спокойно занимался своей обычной работой, и вдруг, без всякого предупреждения, возникал знак. Мы тогда состояли в Национальной Автомобильно-Дилерской Ассоциации. Н. А. Д. А.
[89]
И под голубым небом торчала скрипучая металлическая вывеска, гласившая «ничто, ничто, ничто». Я просыпался, давясь криком.
Эдипа помнила. Но теперь, пока он принимает эти таблетки, его не сможет испугать ровным счетом ничего. У нее с трудом укладывалось в голове, что в день отъезда в Сан-Нарцисо она видела Мачо в последний раз. Распад личности зашел уже слишком далеко.
– Вот, вот, слушай, – говорил он, – оцени это, Эд. – Но она даже не смогла толком разобрать мелодию.
Когда подошло время возвращаться на студию, Мачо кивнул на таблетки.
– Ты можешь взять их.
Эдипа отрицательно мотнула головой.
– Думаешь вернуться в Сан-Нарцисо?
– Да, сегодня вечером.
– А как же полиция?
– Я уйду в бега.
Больше, насколько могла впоследствии припомнить Эдипа, не было сказано ничего. Возле станции они поцеловались, прощаясь со всем, что было. Уходя, Мачо насвистывал что-то сложное, двенадцатитоновое. Эдипа, оставшаяся в машине, уперлась лбом в рулевое колесо и сообразила, что так и не спросила Мачо о штампе Тристеро на конверте его письма. Но к тому моменту это уже не имело никакого значения.
Глава Шестая
Вернувшись в мотель, Эдипа увидела возле бассейна Майлза, Дина, Сержа и Леонарда, которые сгруппировались со своими инструментами на бортике и на трамплине, замерев, словно позировали невидимому фотографу для обложки альбома.
– Что здесь у вас происходит? – спросила Эдипа.
– Ваш полюбовник, – ответил Майлз, – Метцгер, подложил свинью Сержу, нашему тенору. Паренек совсем помешался от горя.
– Так оно и есть, миссис, – подтвердил Серж. – Я даже написал по этому поводу песню, в которой изобразил самого себя. И звучит она так:
ПЕСНЯ СЕРЖА
Негоже серферу мечтать
О том, чтоб слиться с серфингисткой
Когда в нощи – как кот, как тать —
Гуляет Гумберт Гумберт склизский.
Он видел в ней нимфетку только,
Я видел – женский идеал:
Она ушла от жизни горькой.
А я остался и страдал.
Пускай ее уж не вернуть.
Другой ловушку я устрою.
Мне ясно виден этот путь
Уроки предков я усвоил.
Вчера я был с одной малюткой,
Сейчас ей ровно восемь лет
Нам будет с ней всегда уютно,
Мы в школе с ней любовь закрутим
И не расстанемся – о, нет.
– Вы хотите мне что-то рассказать, – догадалась Эдипа.
Они изложили суть дела в прозе. Метцгер и подружка Сержа сбежали в Неваду, чтобы пожениться. Серж, припертый к стенке, признался, что свидания с восьмилетней девочкой остаются пока в области воображения, но он постоянно околачивается на игровых площадках, так что в ближайшее время его мечты вполне могут стать реальностью. На телевизоре в номере Эдипы Метцгер оставил записку, в которой просил ее не беспокоиться о наследстве и сообщал, что передал свои полномочия одному из юристов фирмы «Уорп, Уистфул, Кубичек и Мак-Мингус», который с ней свяжется, а с судом по делам о наследствах все уже улажено. Но ни слова о том, что их связывало не только совместное выполнение воли покойного.
Значит, подумала Эдипа, между нами ничего не было, кроме деловых отношений. Пожалуй, следовало бы ощутить классическую печаль, но у нее было полно других забот. Распаковав вещи, она первым делом принялась названивать режиссеру Рэндолфу Дриблетгу. В трубке раздалось, наверное, гудков десять, прежде чем голос пожилой дамы ответил:
– Извините, но нам пока нечего сказать.
– А кто это говорит? – поинтересовалась Эдипа. Вздох.
– Я его мать. Заявление будет завтра в полдень. Его зачитает наш адвокат. – И она повесила трубку.
Что за черт, удивилась Эдипа. Что могло случиться с Дриблеттом? И решила перезвонить позже. А пока нашла в справочнике номер профессора Эмори
Бортца. С ним ей повезло больше. На фоне шумных детских голосов ответила его жена Грейс.
– Он поливает лужайку, – сообщила она Эдипе. – Так мы называем мероприятие, которое он устраивает начиная с апреля. Сидит на солнышке, пьет со студентами пиво и швыряет пивные бутылки в чаек. До этого дело пока еще не дошло, так что лучше всего поговорите с ним сейчас. Максина, лучше бы ты кинула эту штуку в братика, он не такой неуклюжий, как я. Вы слышали, что Эмори подготовил новое издание Уорфингера? Оно выйдет… – Но срок выхода книги Эдипа не расслышала из-за жуткого грохота, маниакального детского смеха и пронзительного визга. – О, Боже. Вы когда-нибудь видели детоубийство? Приходите, такой возможности вам больше не представится.
Эдила приняла душ, надела свитер, юбку и кроссовки, уложила волосы на студенческий манер, слегка подкрасилась. И с какой-то смутной тревогой осознала, что ей важна реакция не Бортца или Грейс, а Тристеро.
