«Кореянки?»
«Самий настоящий корэянки!»
Он бросил им по-узбекски, девицы переглянулись, закивали. Я вышел из машины. Вид у них действительно был какой-то дальневосточный. Миниатюрные фигурки, раскосые глаза, копна черных блестящих волос. Одна в коротких шортах, другая в юбочке; одинаковые маечки до пупка; белые кроссовки; белые носочки.
Жуют жвачку.
Я обрисовал ситуацию: «одна девушка, один час». И что везти мне ее некуда. Они перекинулись парой фраз, назвали цену. Цена оказалась изрядной – вдвое больше той, что называл товарищ, но отступать было поздно. И я согласился. Купив пачку презервативов и водку, мы плюхнулись в машину. Поехали обе.
Куда? Зачем? Наргиза и Фируза, так их звали.
Минут пятнадцать петляли по темным кварталам. Наконец подъехали к зачуханной пятиэтажке где-то на задах у Себзара. Вышли. При виде девиц усатые матроны у подъезда угрожающе загомонили. Фируза (или Наргиза?) тут же послала их по матери.
Те перешли на злобное шипение.
Пока подходили к дому, я оглядывал одинаковые фигурки. Лихорадочно соображал: «Фируза или Наргиза?»
«Левая или правая?»
«В шортах или в юбочке?»
Долго поднимались по темной лестнице. Пахло пловом, кошками, дыней. Где-то блеяла коза, хлопотали куры, бубнил телевизор.
Дверь открыла старуха, заспанная и кудлатая. Между ними произошел короткий диалог с матюгами. Сделав недвусмысленный жест, старуха злобно прошаркала в глубь квартиры. Мы вошли.
Узкий предбанник освещала голая лампочка. Из мебели деревянный ящик, какие-то мешки стоят по углам. Девицы исчезли по коридору, я толкнулся в дверь направо. Там оказался совмещенный санузел. Железную ванну до краев наполняла желтоватая вода. На полках стояли банки с какими-то немыслимыми соленьями в форме человеческих эмбрионов. Рукомойник отсутствовал. Смыв в унитазе – тоже.
Я плеснул на руки водку, сел на крышку унитаза, нервно рассмеялся. Зачем я здесь? Которая из двух? Забегая вперед, нужно сказать, что истории такого рода поучительны тем, что в них ты можешь посмотреть на себя со стороны. И оценить беспощадную силу дури, которая толкает тебя на бессмысленные поступки.
Хлебнув из горлышка, я бодро вышел из ванной. Кухня маячила налево – слышно, как в полумраке переругивались. Из комнаты направо раздался призывный возглас.
«Э!»
Я вошел, попытался закрыть дверь. Но двери не было.
Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел молочный силуэт голой девушки. Она лежала в углу на убитом матрасе и, судя по движению теней на скулах, продолжала жевать жвачку.
«Наргиза или Фируза?» Проблема выбора сама собой отпала.
Я плеснул водки в щербатую пиалу, присел на пол. Фонарный луч, пересекавший комнату, освещал комья пыли, газетные свертки. Стопку курпачи.
Я осторожно погладил девушку по лакированным волосам. Она тут же раздвинула ноги, стала громко дышать. Я отдернул руку.
Так прошло минут пять-десять. Выяснилось, что Фируза-Наргиза живет в Махачкале. Что в Ташкенте подрабатывает летом. И что старуха не ждала, поэтому «бесица».
Выпив еще немного, я положил руку ей на живот. Она, как по команде, снова раскинула ноги, задышала. В этот момент на кухне раздался резкий возглас, звон посуды. Моя сбросила руку, поднялась на локте, уставилась в темноту.
«Э?»
Надула жвачный пузырь и почесала ногу.
Пузырь с хлопком лопнул. Я оглянулся. Это были куры, самые настоящие ташкентские куры. Они заходили в комнату, и было видно, что в дверном проеме корячится старуха, пытаясь выманить их обратно. Ругается, шикает. Но куры не слушаются, бродят вдоль стен. И даже что-то клюют с пола.
Моя вскочила, они стали кричать, тыкать пальцами. С кухни подала голос Фируза или Наргиза, не знаю. Бросив деньги на матрас и давясь от хохота, я выскочил на лестницу.
Всю дорогу в машине ржал как мерин.
Вернувшись в айвовый сад, я застал общество в прежнем, хотя и более унылом виде. У меня жизнь прошла, а здесь все по-старому, странно. Неофиты, разинув рты, спали на лавке. Девушки сменили батники на цыганские шали и сонно смотрели на свечи. Молодые люди перебирали струны. На кухне истошно свистел чайник.
Водка, которую я прихватил из курятника, внесла оживление. Аккорды стали мажорными, появилась чистая посуда и закуски. Они, эти волшебные ташкентские люди, как будто очнулись, встряхнулись. Снова заспорили о старых фильмах Михалкова и Данелии. И какой альбом у Харрисона лучше.
Они вспоминали, кто и чем занимался в прежней жизни.
Кто куда уехал.
Или – куда уедет.
Хотя было ясно, что никуда им не деться из этого сонного пленного пыльного города.
Они ссорились, и обижались, и все еще ревновали друг друга. Из-за событий, которые случились давнымдавно, в позапрошлой жизни. И теперь не имеют никакого значения.
Мирились и чокались разноцветными рюмками, обнимались.
Плакали, танцевали и пели.
И я танцевал и пел тоже.
Мне было хорошо с ними.
Потому что ссорились они несерьезно, в шутку.
А вот мирились по-настоящему.
Ближе к утру, когда небо становится изумрудным, я вышел на веранду. В кармане лежал сверток – непочатая вчерашняя пачка. Я сунул ее за стреху, под крышу.
Думаю, она лежит там и сегодня.
И, надеюсь, никому не пригодилась.
ТАНГО ЛАО
Лаос
Аэропорт смахивает на поликлинику. Чисто, линолеум. Лампы дневного света. Визы не нужно, гражданам РФ вход в Лаос свободный. Чиновник на контроле неспешно листает паспорт. Переворачивает – так, этак. Дыхнув, оттискивает штамп и старательно выводит подпись.
«Вас приветствует оператор „Танго Лао“!» – сообщает мобильный.
Я выхожу на улицу. Снаружи наваливается ночь, душная и влажная. Воздух нашпигован запахами трав, так пахнет в предбаннике вениками. Оглушительный треск насекомых.
– Settha palace! – кричу таксисту.
– Сехапала, сехапала. – И машина медленно трогается.
Через пять минут также неспешно мы въезжаем в город. Вьентьян освещен скудно, свет падает на мостовую из открытых дверей. От фар и вывесок. То и дело кричат в темноте дурными голосами птицы. Так мне, во всяком случае, кажется – что птицы. Их слышно даже из номера, как будто они под окнами.
Бросив вещи, иду искать набережную Меконга.
В детстве меня, как и многих, заставляли учить столицы мира. Наверное, так наши родители компенсировали неутоленную страсть к дальним странам. Надеялись, что «не мы, так дети». Я очень хорошо помню свое недоумение по поводу Вьентьяна. Мне казалось, что они перепутали там. Ошиблись. Что есть Вьетнам, а Вьентьян – это опечатка. Шутки пьяного картографа.
