А можно пройти насквозь и оказаться на чистом воздухе. Там, за кварталом торговых рядов – далеко за грохочущей площадью, вдали от медины, – начинается новая жизнь. Тому, кто прошел расстояние в трезвом уме и здравой памяти, даровано «истинное просветление».
«Райские сады» – так называются те районы. И эта метафора буквальна.
2
«Спутник находится в мертвой зоне...
.............находится в мертвой зоне...»
Марракеш!
Розовые десны старого города.
Белые спутниковые тарелки
зря сканируют небо —
ни дождя, ни фильма небо им не покажет.
Погасла черная теле-кааба.
И город под вечер идет на площадь.
Головы. Головы.
Головы. Головы. Головы.
Голос на башне хрипит и стонет.
Все на молитву! Но голос никто не слышит.
Сотни рук выстукивают барабаны.
Сотни губ вытягивают флейты.
Сотни ртов выкрикивают слова —
и площадь затягивает меня в воронку.
«Что бы вы хотели, мсье? —
слышу возбужденный шепот.
– Qu'est-ce que vous voulez?»
Я отмахиваюсь:
«Не хочу смотреть гробницы Саадитов».
«Не хочу слушать сказки тысячи и одной ночи».
«Не хочу пробовать печень хамелеона».
«Ни будущее, ни прошлое менять не желаю».
«Так что бы вы хотели, мсье?» —
не унимается тип в полосатой джеллабе.
«Можешь мне вернуть „я“?» – спрашиваю.
«Нет ничего проще, мсье!»
Он покорно опускает веки —
виден лиловый узор, которым они покрыты.
«Идем до квартала двойников.
Тому, кто твой, положишь руки
на темя – так, смотри».
Грязные ладони складываются лодочкой.
«И все?» – «Все». Улыбаясь, он
обнажает кривые белые резцы.
«Combien? – Сколько?» – «Сколько
Аллах подскажет сердцу».
Широкая, как жизнь, площадь
стекает в адские трещины улиц.
Утроба города урчит и чавкает.
В темноте на прилавках
все сокровища мира. Но где
полосатый балахон?
Еле успеваю за провожатым.
«Пришли!»
Под коврами, в шерстяном капюшоне
некто уставился в пустой телевизор —
на ступеньке чай, лепешка.
Он подталкивает: «Пора, друг».
Замирая от страха, складываю руки, и —
..................................................
..................................................
«Я – продавец мяты, сижу в малиновой феске!»
«Я – погонщик мула, стоптанные штиблеты!»
«Я – мул, таскаю на спине газовые баллоны!»
«Я – жестянщик, в моих котлах лучший кускус мира!»
«Я – кускус, меня можно есть одними губами!»
«Я – ткач, мои джеллабы легче воздуха!»
«Я – воздух, пахну хлебом и мокрой глиной!»
Теперь, когда меня бросили одного посреди медины, я с ужасом понял, что я – это они: продавцы, погонщики, зазывалы, нищие, ремесленники, бродяги; что я смотрю на мир их черными глазами; вдыхаю дым кифа их гнилыми ртами; пробую мятный чай их шершавыми губами; сдираю шкуру с барана их заскорузлыми руками; что мне передалась тупая поступь старого мула; то, как зудит лишай на бездомной кошке. Я хотел найти себя, но стал всеми! Стою – и не могу сойти с камня...
........................................
В этот момент вспыхивают экраны —
спутник вышел из мертвой зоны!
И город отворачивается к телевизору.
А я застыл посреди базара
и не понимаю: кто я, что со мной?
«Мсье! – слышу над ухом строгий голос.
Это говорит офицер, патрульный. —
Ваши документы, мсье!»
– Мне кажется, что я не существую...
– Кому кажется, мсье?
ПРОШЛЫМ ЛЕТОМ В КРАСНОГОРСКЕ
Галлиполи
Стена, выходящая в море, кричит о любви.
«Romeo, ti amo! Ritorna da me! Julietta».
«Ermanno, perdonami, ti amo!»
«T.a.! by Lucia».
«Giuseppe+Katarina 4ever!!!»
[2]
Крошечный Галлиполи раздираем шекспировскими страстями. Ближе к ночи, когда с моря налетает ветер и суетливо обшаривает, охлопывает, отряхивает город – слышно, как в тесных переулках «Ромео» выкликает «Джульетту». Как тарахтит мотороллер «Меркуцио». Как насвистывает «Бенволио».
Священник за чашкой кофе смахивает на отца Лоренцо. Допивает, поднимается по ступенькам собора Святой Агаты. Колокола, время службы.
В соборе – почти все жители старой части города. Все по-семейному – слева «Монтекки», справа «Капулетти». Посередине нейтральная публика. Что-то вроде родительского собрания – или собрания профкома – только с детьми и домашними животными. Одна тетка даже притащила горшок с цветком, и он стоит в проходе под ногами.
Сидя на лавках, обмениваются впечатлениями за день. Обсуждают – через ряд – новости. Переругиваются. Тут же снуют дети, затевая на ходу игры. Наконец отец «Лоренцо» поднимается, кивает. Своды оглашаются нестройным хором мальчиков – в белых, как ночные рубашки, балахонах. И собрание затихает, принимает благочестивые позы.
Я вижу, как вдоль иконостаса крадется кошка.
...Галлиполи находится в Апулии, на внутренней стороне каблука. Лицом на зеленое Ионическое море. Новая часть города вытянулась вдоль берега и любопытна только своими узкими песчаными пляжами. В остальном это обычный итальянский городишко с неизбежной Via Roma посередине – и пыльными пальмами.
Другое дело старая, историческая часть Галлиполи. Citta Veccio умещается на острове размером с Дубровник – и лежит в море напротив материковой части. Остров соединяется с большой землей через мостик. Он короткий, не больше ста метров.
Но пропасть между старым и новым городом – как между Китай-городом и Тверской – огромна.
На острове жили греки – и называли город Kali polis, «Красивый город». То есть, по-нашему, Красногорск.
От греков остался на берегу древний каменный фонтан, лохань для источника. Потом Галлиполи перешел римлянам. В 252 году до н. э. те устроили здесь военную базу. Следом пришли византийцы, потом – в 915 году – город захватили на тридцать лет сарацины. Это от них в Галлиполи привкус Азии. Далее хозяева менялись согласно всемирной истории, но торгово-портовое значение Галлиполи при всяких королях и сатрапах оставалось неизменным. Пока наконец не пришел век салентинского барокко – и городки Апулии не зацвели его каменными розочками.
