Я встал, прошелся по квартире. Что, если все это со мной было? В далекой, как вагон в середине состава, жизни, куда мне пришлось вернуться? Это банальное наблюдение, я знаю. Но банальности – это лучшее, что во мне осталось.
Жизнь тем временем пробуждалась. Из подъезда в подъезд прошмыгнула склещенная парочка. Подкатила машина – доставка суши. В окнах побежала гирлянда, зажглись абажуры.
Начиналось первоянварское похмельное застолье.
За стенкой проснулись тоже. Я услышал знакомые позывные, потом донеслась музыка, эстрада. Грохнуло сверху – раздвигали стол или ставили стулья. Мне даже померещился запах еды – что в квартире пахнет фаршированными перцами и ватрушкой.
Звуки и запахи вторгались в квартиру, окружали и проникали в меня.
И никакими дверями нельзя было от них отгородиться.
“Надо сходить в прачечную и получить белье”.
Так я решил для себя в тот вечер.
В шкафу висели свитера и рубашки на любой выбор. Шапочки и тюбетейки, азиатский какой-то балахон с кистями. Видно, что хозяин имел вкус к шмоткам, хотя и несколько необычный, пестрый.
На джинсах блестела вышитая змея с головой не то пса, не то волка.
Рубашку оставил свою, стал выбирать обувь – штиблеты, мокасины, черные остроносые туфли. Вспомнил пляж, сколько /там/ валялось обуви.
Сам я никогда не выбирал, что носить. Таскал первое, что попадалось под руку в семейном комоде. Никогда не задумываясь о том, как буду выглядеть. В торжественных случаях, когда мы шли куда-нибудь вместе, жена просто совала мне вещь за вещью. И меня это вполне устраивало.
Копаясь в шкафу среди чужой одежды, я почувствовал, что процесс мне нравится/./
//
Остановился на старых ботинках из коричневой кожи.
Что-то похожее, со шнурками на каблуке, я таскал в старших классах.
Пара осталась от отца, я страшно гордился. Как они вообще затесались в коллекцию? Застегнул черное, балахоном, пальто. Вязаный шлем с козырьком нацепил уже в подъезде.
И снова услышал на лестнице щелчок.
Все это время из-за двери напротив следили.
3
Цепочка следов уходила по свежему снегу. Где теперь мой писатель и его восточные фантомы? Такое чувство, что с утра прошло сто лет.
“А ведь он живет где-то рядом”.
Слева тянулась церковная ограда, и покосившиеся, в шапках снега, колонны задавали переулку четкий ритм. Тут же, за оградой, стаял трактор, торчали кресты.
“Живу среди склепов”.
На /могильцах/.
Новокузнецкая, широкая и мглистая, пустовала. Ни машин, ни пешеходов
– только у магазина “24 часа” подростки с пивом и дворники.
Бесшумно подкатил трамвай, и я нырнул в пустой салон. Тронулись, мимо проплыла вывеска “Золото”. И я подумал, как это точно, правильно – открыть ювелирный напротив храма.
Впервые за много лет я остался на праздник один. Новый год – да и мир вокруг – не имели ко мне отношения. Как будто это аквариум и я отделен от мира стеклами.
И только мое неразборчивое отражение скользит по его поверхности.
Прачечная находилась через квартал и работала без выходных. Под лампой дневного света сидела над кроссвордом женщина – с рыхлым, как махровое полотенце, лицом. Я поздравил с праздником, протянул квитанцию. Извинился – “жена застирала вместе с брюками”.
Та не глядя выбросила пакет на прилавок.
– Две наволочки, пододеяльник, простыня, полотенца.
– Распишитесь.
И снова уткнулась в газету.
“Как просто!” – Я повернулся к выходу.
– Мужчина!
Остановился, сжался. Звуки радио, голоса стали выпуклыми, отчетливыми.
– Что?
Но она уже отгадала слово.
Обратно шел дворами, петляя, как будто хотел запутать следы.
Представлял себе, что за мной шпионят. Нарочно заходил за мусорные баки и голубятни. Оглядывался – у гаражей, переделанных из конюшен.
С той стороны железной сетки доносились резкие, на чужом языке, выкрики. Я приподнялся, увидел за забором спортивную площадку.
Несколько человек на площадке смешно подпрыгивали вокруг корзины.
Судя по всему, игра заключалась в том, чтобы забросить мяч, не касаясь руками.
Невысокие, загорелые, все игроки имели южноазиатскую внешность.
4
На острове, как только прошел платеж по карте, я понял, что могу исчезнуть. Спрятаться и забыть все – сценарии, жену с ее любовником
(предполагаемым). Самого себя и прежнюю жизнь – тем более после всего, что случилось, меня с ней ничего не связывало. И возвращаться мне, собственно, некуда.
Я бросился в бунгало, запер дверь. Вытряхнул из бумажника кредитки и ключи, квитанции. Не хватало главного – адреса. Куда мне ехать?
Какую дверь отпирать? Со злости шарахнул кулаком в стенку; крашеная доска треснула, с потолка посыпались мошки. “Можно провести имя через базу данных”.
“Там будет прописка”.
Но где взять ее в Бангкоке?
Я еще раз просмотрел квитанции и счета. Чеки из магазинов. Но адрес, адрес! Никаких концов. Осталась только одна бумажка, из прачечной.
Простыня, пододеяльник, два полотенца. Холостяцкий набор. Сумма прописью, автограф заказчика. Дата.
Взгляд скользнул вниз – я не поверил глазам.
Графа “адрес заказчика” была заполнена.
…Садовое кольцо осталось позади. Медленно, как во сне, шагая по городу, я разглядывал дома и улицы и поражался, насколько фальшивыми выглядят целые кварталы. Как будто только сейчас мне открылось, что города, который я знал, больше нет. И чтобы в этом убедиться, потребовалось все, что со мной случилось/./
//
Справа остался кинотеатр. Мы с женой часто сюда ходили – смотрели фильмы таких же /молодых /сценаристов. В ресторане напротив сидели, обсуждали. Сходились на том, что в современном кино огромная пропасть – между актерами и тем, что они произносят. Между их лицами и смыслом. Словом – и образом.
В своих сценариях мне хотелось уменьшить это расстояние. Чтобы изображение и слово совпали; лицо обрело черты, воплотилось.
Наверное, мне так и не удалось этого сделать.
Пятнадцать лет назад, когда подъезды не запирались, я часто бродил здесь. Среди церквей, по-бабьи осевших вдоль улицы. Во дворах, затопленных сумерками. На перекрестках, пустых и пыльных. Тогда я был студентом, злым и голодным. И город стал мне напарником, поводырем. Я почувствовал его магию, которую он излучал особенно ярко в то голодное нелепое время.
