– Буквы? – Мужчина на минуту задумался. – Точно! Были буквы.
– И что же это были за буквы?
– Две буквы были. Кожа-то на чемоданах серая, а вот буквы темно-коричневые. Это я сразу приметил. Крупные буквы «К» и «Ф».
В опубликованной заметке не сообщалось о том, что чемоданы принадлежали «Товариществу Фаберже», сказать о них мог только тот человек, который их действительно видел собственными глазами.
– Та-ак, – протянул сыскарь. – И где были проставлены эти буквы?
– В правом верхнем углу, – уверенно произнес свидетель. – Я еще подумал тогда, что же это за странные знаки. Я малость подслеповат… А когда очки надел, так сразу разобрал.
– Во сколько это было? – спросил Селиверстов.
– Светало уже, – ответил Петр Иванович, поправив на крупном пористом носу круглые очки. – У меня как раз смена закончилась, я истопником в депо работаю.
Петроград уже год находился в прифронтовой полосе: на улицах усилилось патрулирование, а выехать из него в ночное время было практически невозможно, разве что по специальному разрешению.
– И что, их не задержали на заставе? – невольно удивился Селиверстов.
Дело с ограблением норвежского посольства ему с самого начала показалось довольно непростым, и вот теперь оно все более запутывалось, дополнялось неприятными и малопонятными деталями.
– Нет… Старший-то ихний показал какой-то документ часовому, вот машину и пропустили. Шлагбаум поднялся, и машина проехала, – как-то буднично сообщил мужчина. – Мне даже показалось, что он вытянулся перед ним, как перед большим начальством.
– Вы его хорошо рассмотрели?
– Кого?
– Того, старшего.
– А как же! Сначала смотрел, когда они в мусор бумажки бросали, а потом глядел, когда они у заставы остановились. Мой-то дом как раз в той стороне будет. Я мимо них проходил…
– Расскажите подробнее, как он выглядел?
Задумавшись на секунду, Петр Иванович заговорил:
– Молодой, лет тридцать… Высокий такой…
– А какое лицо? Худой? Толстый? – торопил Селиверстов.
– Худой.
– Он был с усами, с бородой?
– Нет. Гладко выбрит. Это точно!
– Как одет? Да не тяните же вы! Мне клещами, что ли, из вас слова тянуть?
– Сразу оно как-то и не припомнишь, – малость замялся Петр Иванович. – Помню, что куртка на нем кожаная была. Ботинки черные, обмотки тоже черные.
– Во что он был одет? – торопил сыскарь.
– Рубаха была темного цвета, – приободрился свидетель. – Это я точно помню.
– Ладно, хорошо… Он без шапки был? Или все-таки что-то было? Папаха? Фуражка?
– Папаха на нем была, серая, барашковая. А из-под нее черные вьющиеся волосы вылезали.
Селиверстов едва кивнул: это уже кое-что.
– Та-ак… Значит, они сначала выгрузили из экипажа чемоданы и сложили их в грузовик…
– Точно так. Только лишнее они выбросили.
– Куда же это они выбросили? – нахмурился сыскарь. Медлительный свидетель его раздражал.
– Там ведь мусорка была. Я ведь уже говорил… – удивленно протянул свидетель. – Некоторые чемоданы они открывали, просматривали, а потом на свалку сбрасывали. А этот высокий в серой папахе подошел к бумагам и зажигалочкой подпалил. Зажигалка у него знатная, трофейная. «Лимонка» французская, я ее сразу узнал, она яйцеобразная, рифленая с большими насечками. Ее бросать хорошо, в руке она хорошо сидит… Вы там про вознаграждение писали. Подходит?
– Сейчас поедете с нами. Покажете, где это место, – поднялся сыскарь, подхватив с вешалки пальто. – А потом и о вознаграждении поговорим!
Некоторое время Евгений Карлович сидел неподвижно, пытаясь осознать произошедшее. Еще каких-то несколько дней назад он считался весьма состоятельным человеком, с оптимизмом заглядывал в будущее, полагая, что на новом месте, где-нибудь в Париже или в Лондоне, восстановит утраченные позиции и займется тем, что у него получалось лучше всего и к чему он ощущал подлинное призвание – изготовление ювелирных изделий. Большую часть талантливейшего коллектива удалось сохранить: большинство мастеров оставались с ним, меньшая часть перебралась за границу и ожидали его распоряжений, чтобы вновь заняться любимым делом. Но теперь Фаберже понимал, что мечтаниям не суждено исполниться.
Все рухнуло в одночасье. Самое скверное – быть похороненным под обломками собственных иллюзий. Теперь он нищий и мало чем отличается от горничных, убирающих комнаты его дома.
Гнетущую тишину прервал телефонный звонок. Подняв трубку, Фаберже выдавил:
– Слушаю.
– Евгений Карлович, скажите, что все это неправда! Что ограбление вашего дома – всего лишь сплетни базарных торговок! Умоляю вас! – Евгений Фаберже узнал голос Эдварда Модестовича, отдавшего ему на хранение свои ценности. – Мы тут с Константином Леонидовичем не знаем что и думать.
– Это правда, – обреченно признался Евгений Фаберже. – Нас ограбили… Вынесли все, что у меня было. В том числе драгоценности людей, доверившихся мне… В целом на сумму около восьми с половиной миллионов рублей золотом.
– Боже мой, боже мой… – простонал на том конце провода Эдвард Модестович.
– К сожалению, я не могу вам помочь или хотя бы компенсировать часть ваших потерь, потому что я сам сделался нищим… Хотите услышать утешение? Его нет. Можно ли вообще подобрать такие слова? Меня бы самого кто утешил.
– Но ведь этим делом занимается ЧК, они наверняка что-нибудь отыщут! – цеплялся Эдвард Модестович за последнюю надежду.
– Не тешьте себя иллюзиями, Эдвард Модестович. Даже если они и найдут что-то, я не уверен, что нам из этого что-нибудь перепадет. Наши ценности они отчего-то считают своей собственностью.
– Ведь Советская власть…
– Извините, мне трудно говорить… Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Я вам позвоню, когда появятся хоть какие-то новости. – Не дожидаясь ответа, Евгений положил трубку.
В кабинет неслышно вошла Августа Богдановна и попыталась успокоить сына:
– Ну, чего же ты, Женя. Может, все еще и образуется. Ведь нам же обещали помочь. Ищут!
Евгений Карлович обхватил ладонь матери обеими руками, притронулся к ним пересохшими губами и произнес:
– Уже ничего не будет так, как прежде… Мы разорены. Нам уже никогда не вернуть того, что мы потеряли. Нужно сохранить хотя бы крохи из того, что у нас еще имеется.
– Но у нас есть филиал в Москве, – негромко напомнила она.
– Матушка, его уже нет… Я тебе не хотел говорить, пришла телеграмма от Саши… Он сообщил, что на Московский филиал уже наложили арест. Мы не можем взять оттуда ни гроша! Ни одной броши!
