На обратном пути надо будет на него обязательно влезть, так я думаю.
Выход на озеро в лодке стоит 25 долларов. Мотор заводится с пятого раза и стучит, как компрессор. Некоторое время мы идем по каналу в эскорте шлюпок. Это плавучие киоски, и мелкая пацанва предлагает с бортов фрукты и воду.
«Вандола, вандола!»
На большой воде капитан сбрасывает обороты. Мы медленно входим в улицы «плавучей деревни». Те же нищенские хибары, только на ржавых понтонах. Десятки, сотни — разных конфигураций. Ковчежцы, только вместо мачты телеантенна. Но странное дело, что-то из дальней детской памяти, забытое и щемящее, поднимается во мне, когда я смотрю на эти поплавки. На эти щелястые скорлупки, которые беспомощно качаются от ветра. Кто из нас не спускал плот, пусть самый худой, дырявый? не воображал себя Гекльберри Финном? и не мечтал пожить в дощатом домике, который плывет по бесконечному речному лету — и ты вместе с ним? Возможно, все наши перемещения по глухим странам имеют один корень. Один бессознательный мотив — вспомнить, что мерещилось в другой жизни, в детстве. Увидеть нарисованное в воображении — тогда, давным-давно. И мы едем — чтобы собрать наконец этот паззл. Дорисовать картину.
На озере свежий ветер, много воды и неба, и это уже — подарок. Чистые, равномерно окрашенные поверхности, как и тишина, здесь в дефиците. Оказавшись на воде, ты это понимаешь. Глаз, засоренный избытком деталей в пейзаже, отдыхает. Всасывает горизонт, чистое пространство. Напитывает изголодавшийся по монохрому мозг — цветом. Его избытком.
Еще один «подарок» ждет на холме. Здесь монастырь, и впервые за неделю я нахожу тишину. Ничего, кроме шелеста листьев, ее не нарушает. Все звуки внизу, далеко. И только тишину дополняют, оторачивают.
Плоская зеленая равнина тянется до горизонта, прерываемая блестящими заводями. Прорезями канальцев на рисовых полях. Точками одиноких пальм. И теряется в пепельной дымке, которая висит над полями, сколько хватает взгляда.
В Москве. Эту пепельную дымку, которая висит над всей страной, запоминаешь особенно. Именно от нее, так мне кажется, идет бархатное, печальное и нежное обаяние Камбоджи. Когда солнце, не дойдя до горизонта, превращается в красное блюдце — и меркнет, разливая над полями долгие жемчужные сумерки. Когда даже днем оно светит сквозь пелену, не обжигая. Скорее всего, эта пелена поднимается от полей, которые выжигают для каких-то сельскохозяйственных нужд. Не знаю. Ни чистого одноцветного неба, ни контрастных закатов я здесь ни разу не видел.
После заката
Последний день в Сиеме, настроение полный «швах». Как сказал бы герой романа «Бангкок-8», «события вчерашнего вечера могут иметь плохие кармические последствия». Для истинного психопата вообразить себе эти последствия несложно. Воображение работает всю дорогу, пока мы едем в Ангкор, я даже не сразу замечаю, что за рулем другой человек, приятель «малого». Какая теперь разница? И снова город меняет масштаб, оказывается не похожим на вчерашний. Настолько, что я сразу же забываю про «кармические» страхи.
Храм Байон стоит не сам по себе, как мне померещилось в первый день, а на въезде в гигантский и последний город великой кхмерской империи, Ангкор-Том. И только открывает череду дворцово-храмовых комплексов, уходящих все дальше в джунгли по мере того, как одни короли сменяли других, а новая религия, буддизм, утверждалась наравне с культом Шивы и Вишну, Брахмы. Не то что изучить, осмотреть все эти объекты, разбросанные на территории в несколько десятков квадратных километров, стоит больших усилий. При том что большинство из них довольно однообразно по форме и напоминает интеллектуально-геометрические лабиринты, прочитать которые можно только при полной осведомленности в бытовых и религиозных нюансах жизни той эпохи. На мой взгляд, тратить время на это бессмысленно. Тем более что истинный масштаб Ангкора, понимание формы, в которой выражена власть и вера империи, дают несколько объектов. Их вполне достаточно, чтобы вообразить себе «умышленный» и расчерченный город-сад. Город-мистерию. Город-храм, возведенный миллионами подданных империи, по сути рабами. И рабами обслуживаемый, ежедневно. Большая часть населения древнего Ангкора занята садово-парковым трудом, то есть без конца прокладывает, чистит, кладет, полирует и вырезает. Другая обеспечивает дворцовые церемонии. То есть гарантирует бесперебойное водоснабжение, прохладу. Ставит свет, музыкальное оформление. Пищу, ложе, благовония. Умащивает и наряжает девушку, которая ночью сыграет королеву змей для короля в одной из башен Ангкора. Куда король должен взойти для совокупления, поскольку божественный статус власти требует подтверждения ежевечерне. И это случится сегодня, как и всегда, после заката.
Что сказать? Пол Пот появился не на пустом месте.
Только слоны
Утром при расчете в гостинице мне инкриминируют двойной overseas call — так здесь называют международный разговор. У меня действительно был «звонок другу» по поводу кармических неполадок, но только один. После двух минут препирательств мне удается спасти сорок долларов за шесть несуществующих минут с Америкой. Девушка грустно, осуждающе смотрит. Мне становится стыдно, неловко. Ошиблись они, а виноватым чувствую себя я.
На прилете меня встречает Сован. Сто лет прошло, а он все такой же. Улыбается, ласково и радостно пожимает руку. Толстенький, суетливый — мой Максим Максимыч. Я рад ему, очень. Ведь любое возвращение в рамках дальнего путешествия воспринимаешь как чудо. Как репетицию возвращения вообще, как обещание такой возможности. И я смотрю на него, как на родного.
Как и было договорено, в Сиануквиль меня везет его «друг». Это сумрачный чернявый джигит в черных брюках и черных пыльных ботинках с длинными тупыми носками. Полная противоположность Совану. По-английски не говорит, всю дорогу занимается тем, что дергает из ноздрей волосы. Потом, отчихавшись, начинает трещать суставами, не отрывая пальцев от баранки. Еще через некоторое время заводит под нос песню.
Ехать три с лишним часа, дорога идеальная, но чтобы обогнать грузовики и повозки, нужно долго ждать «окошка» на встречной. Потому что на встречной все забито теми же повозками. Ближе к морю на равнине встают далекие сиреневые горы. Пейзаж немного напоминает крымский, если ехать из Симферополя в Ялту. Мы тормозим, перекусить. Столовка для местных, грязь невероятная, но наверняка вкусно. Тыкаю пальцем в блюдо, мясо тушеное со стручками и мелким горохом, что ли. Стручки оказываются необычайно вкусными, они кисло-сладкие, как кизил, с мясом идут идеально. «Что это было?» Официантка, хитро улыбаясь, ведет за занавеску, где кухня. Снимает с полки пластиковое ведро. Открывает крышку. «It's good for Khmer people!»
Раньше я шутил, что никогда не пробовал в Азии тараканов и ни разу не видел слонов. Теперь остались только слоны.
После столовки к треску суставов в машине добавляется мучительный зубной высвист. Но это уже не важно, поскольку машина въезжает в пропыленный Сиануквиль, город с широкими улицами и ленивым, судя по гамакам, населением. За ближайшей кочкой я вижу море. Волны частые и мелкие, отчего море имеет желтоватый, как и все здесь, оттенок.
