Понятие, лежащее в основе западной модели общества, есть понятие «другого». Его границ и возможностей, свобод и обязанностей. В Иране такого понятия нет, поскольку схема жизни в этой стране целиком реализована через религию, ее ритуал и философию — глубочайшую, прошу заметить, тончайшую. Сплачивающую страну в семейство, где нет чужих стариков и детей-сирот. И где понятие «другого» просто не предусмотрено. Но это их модель общества. Их вариант организации хаоса а реальность. В систему, пригодную для жизни. Эта система не хуже и не лучше остальных «пригодных» систем, если судить о ней по ее законам, то есть с точки зрения Корана.
Она «другая».
Город «Ё»
Ульяновск стоит на взгорье между великой Волгой и укромной Свиягой. Расстояние между реками — пять остановок на трамвае, но текут они — парадокс — в разные стороны. Ниже по течению Свияга впадает в Волгу и (опять парадокс) возвращается в Ульяновск — правда, уже в качестве великой русской реки. Так пешка становится королевой.
Оба потока образуют внутри города тихий омут. Эту тихушность, недвижность симбирской жизни лучше остальных выразил Иван Гончаров в «Обрыве». Писатель, родом из Симбирска, списал его с тутошних оврагов, и даже родословная его «обломовщины» — тоже отсюда, из этих сонных лощин и заводей.
Любимое место городских шатаний, гуляний — «эспланада». Это часть гигантского мемориала, под которым к юбилею Ленина в 70-м исчезли кварталы знаменитой симбирской набережной. Таков был второй удар. Первый, когда в Ульяновске разом уничтожили все культовые сооружения, нанесли до войны. В результате чего полностью утратился высотный, парадный силуэт города.
Архитектура мемориала сама по себе вполне эффектна, поскольку явно «перепёрта» советскими проектировщиками с работ Корбюзье, и неплохо «перепёрта», кстати. Единственное, что её портит сегодня, — это облупленность, поскольку старение материла «убивает» подобную архитектуру в первую очередь.
На волжских откосах местный бизнес лепит горнолыжные спуски, хотя строить здесь нельзя из-за оползней, вечной симбирской проблемы. Спуски начинаются прямо от мемориала, встал и поехал. Собственно, Ульяновск — это единственное из виданных мною мест, где на горных лыжах можно съехать в самом центре города.
По аллеям «эспланады» гуляют стройные загорелые девицы. Их количество в городе ошеломляет; кажется, что попал не в провинциальный городок, а на модный морской пляж, настолько расслабленное, отпускное выражение лиц (и ног) у девушек.
На эспланаде народ вышагивает мимо памятников. Разных времен и разным, часто противоположным фигурам — Ленину и Карамзину, Гончарову и Марксу, Пушкину и Ульянову-старшему — эти памятники, выставленные в одном месте, придают физиономии города комичное выражение. Что примиряет с бессмысленным сочетанием «Родина Ленина», «приваренным» к волжскому городку, казалось бы, намертво.
В советское время туристический поток «по ленинским местам» был принудительным, а потому неиссякаемым. Но сегодня город опустел, и жители вынуждены сооружать новые «аттракции».
Неподалёку от «Ё» есть и настоящий шедевр. Это монумент Марксу работы Меркурова — 1921 года. Один из лучших, на мой вкус, в этом жанре. Отец новой религии выступает из груды черного гранита, как шахматная фигура — и как будто раздавлен тяжестью сыгранной партии.
После войны Сталин методично вытеснял образ Ленина из массового сознания. Эти фрейдистские дела коснулись в первую очередь Ульяновской области. Так с её доски одну за другой убирали наиболее важные фигуры — то есть прибыльные районы и заводы, прирезая их к соседним областям и переводя в другие города. И вот из богатейшей область превратилась в скудную. На которую алчно поглядывают разве «самарские» (для Ульяновска они как для Москвы «питерские»).
В этой «обыкновенной истории» — вполне провинциальной, советской — есть один «ход конём». «Атипичный случай», буква «ё». Дело в том, что прямо в центре города — и совершенно самостоятельно от ленинского мемориала — функционирует «Музей-заповедник „Родина В. И. Ленина“». Этот музей создавался «под вождя», разумеется. Но к вождю — парадокс — давно имеет лишь формальное отношение. Цель заповедника совершенно другая, противоположная — «старый Симбирск». Я бы назвал эту цель утопической. Бредовой. Однако именно этим — воссозданием старого Симбирска — музей «Родина Ленина» и занимается.
Пока кварталы старинных русских городов распродают и разрушают под новую застройку, в Ульяновске старые усадьбы выкупают и реставрируют. Пока добивают Москву и Казань, Самару и Архангельск, пока закатывают под облицовочную плитку фасады старой Пензы и Орла, Калуги и Тулы, в Ульяновске расселяют, ставят на охрану, реставрируют и открывают музеи. Воссоздавая самое важное и ценное, что может быть в городе, — историческую городскую среду.
Да, имя идеолога разрушения империи, уничтожения её культуры — имя человека, чей преемник сделал восстановления даже связи с этой культурой невозможным через физическое истребление её носителей — именно это имя спасло от разрушения один-единственный город. Точнее, несколько его улиц.
Такая вот рокировочка.
Всё остальное в Ульяновске типично. Местный капитал при полном взаимопонимании с местной властью «разыгрывает» остатки старого города, то есть уничтожает его тупо, варварски — как это принято. Новые кварталы выдвигаются вплотную к историческим, кольцо вокруг них сужается, петля затягивается. Единственный, кто оказывает сопротивление «нашествию», — музей-заповедник. Причём исключительно благодаря личному небезразличию тех, кто эту оборону занял (а уж потом благодаря федеральным деньгам и законам). Эти люди, Александр Зубов и его команда, при знакомстве вызывают стопроцентное восхищение, недоумение — тем, что в наше время есть те, кто упрямо, фанатично предан безнадёжному, в общем-то, делу.
А ещё я думаю здесь вот о чём. И раньше ещё, в университете, где нас насиловали ленинскими работами, и теперь, на «родине вождя», мне непостижимы корни, мотивы. То, что тихушный Симбирск есть родина Обломова, — да, понимаю. Этот сонный ток пространства и времени, парализующий мысли и эмоции, — чувствую. Но «Володя Ульянов»? Кучерявый юноша, окончивший гимназию Керенского-старшего с медалью? Откуда в нём — полунемце, полукалмыке, полу-еврее, полурусском — взялся этот «штольцевский», сектантский, аввакумовский фанатизм? На каком из генных уровней он был прошит? Кем из предков заложен?
А может быть, всё дело в шахматах, которые он так любил. Быть хладнокровным в победе и проигрыше; уметь жертвовать реальными фигурами для достижения конкретных целей; безжалостно пожирать на пути к этой цели фигуры противника, какими бы значительными они ни были; использовать абстрактную теорию для решения сугубо земных, практических задач — это ведь типично «шахматные», гроссмейстерские свойства. А марксизм, которым тогда все увлекались, лишь попался под руку. Стал вроде шахматного учебника. Он просто «сыграл» на нём, сделал блестящую партию.
Вышел пешкой в королевы, выиграл и сказал: «Есть такая партия!»
