— Я говорил им, что произошло недоразумение… Но вот видишь, они ко мне не прислушались. — Пожав плечами, он признал: — У них там происходит какая-то своя оперативная игра. Ты же знаешь «Смерш». Я и сам многого не понимаю из того, что происходит. Знаешь, могло быть и похуже. Откровенно тебе говорю, — приложил он к груди широкую ладонь. — Ты даже не представляешь, какие силы были задействованы на твое освобождение. Ладно, хоть от штрафбата отмазали!
Куприянов верил ему и без театральных жестов. Любому разведчику известно, что в военное время люди бесследно исчезают и за куда меньшие проступки. А тут вон как повернули! Отношение к начальнику у Степана поменялось в лучшую сторону, а ведь еще какую-то неделю назад тот держался с ним подчеркнуто сухо и официально.
Сейчас, когда его общества стали сторониться многие сослуживцы и большинство прежних приятелей, опасаясь, что опала и разжалование, подобно проказе, могут передаваться через рукопожатие, начальник пригласил к себе в кабинет только что освобожденного из-под ареста сотрудника и по-свойски завел с ним разговор.
— Я все это понимаю, — согласно кивнул Куприянов. — Спасибо.
Разговор начинал тяготить его. Не радовало ни любезно-сдержанное отношение, ни крепкий чай с пирогами, а сочувственный тон и вовсе раздражал.
— Да брось!.. Главное, не отчаивайся, — продолжал успокаивать его генерал-майор. — Я еще за тебя поборюсь.
— Мне надо идти, товарищ генерал.
— Куда-то торопишься?
— Через час мне надо быть в штабе контрразведки.
Полковник насторожился.
— И зачем они тебя вызывают?
— Не знаю.
Поднявшись, начальник сказал:
— Ладно, я все понимаю. Конечно, я не так хотел с тобой проститься. Посидели бы еще немного, выпили по маленькой. Но что поделаешь… Ты на меня не в обиде? Знаешь, иногда я бывал с тобой резковат.
Куприянов улыбнулся.
— Я такого не помню.
— Что поделаешь, служба у нас такая.
Куприянов поднялся. Генерал-майор был ниже его на полголовы, и Степан имел возможность рассмотреть его посветлевшую макушку. Странное дело, но на темечке у этого человека было два завитка, закручивающихся в противоположные стороны. Причем на одном из них волосы были совершенно седые и, завиваясь, как будто бы разбрасывали по макушке белые нити. А вот на другом — темно-коричневые с черными кончиками. Мужик симпатичный, обычно бабы от таких млеют.
— Если чем-нибудь обидел, не обессудь. Не со зла!
Куприянов растрогался.
— Все в порядке, Игорь Витальевич, — впервые обратился он по имени к генерал-майору. — Жаль расставаться.
— Мне тоже. — Попридержав Куприянова слегка за плечи, начальник продолжил: — Не знаю, как тебе сказать, а потому скажу, как уж оно есть. Возможно, дело бы как-то и рассосалось, но в нем замешан Коробов. Сам знаешь, там, где он появляется, обязательно случаются какие-нибудь неприятности. — Лицо Степана мгновенно посуровело. — Это с его подачи.
— Понятно, — протянул Куприянов с некоторой ноткой обреченности.
— Даже не могу предположить, за что это он вдруг на тебя взъелся.
— Бабу не поделили, — почти весело отозвался Куприянов. Трудно было понять, то ли шутит разжалованный подполковник, то ли говорит всерьез. — Пойду я, товарищ генерал-майор.
— Удачи тебе.
По долгу службы Куприянову не однажды приходилось бывать в штабе контрразведки «Смерш», который размещался в двухэтажном добротном особнячке. Поговаривали, что прежде он принадлежал какому-то знатному князю, который, не успев эвакуироваться в двадцатом году, был повешен на воротах собственного дома. В свой первый визит в это здание знакомый контрразведчик показал Степану даже крюк, на котором вздернули угнетателя взбунтовавшиеся пролетарии. И всякий раз, проходя мимо дубовых двустворчатых ворот, Куприянов невольно поглядывал в сторону балки, из которой предостерегающе и строптиво торчал чугунный изогнутый прут. Эдакое неприятное напоминание о том, что в этом мире все крайне переменчиво.
Место темное. И если основательно поковыряться в истории, то отыщется не одно душегубство, совершенное в его стенах. Куприянову пришла в голову шальная мысль, не лишенная оснований, а что, если его… как того самого князя в двадцатом! В назидание, так сказать, личному составу. Подобную практику «Смерш» охотно использовал в тяжелые военные годы. Степана передернуло от подобного предположения, и он не без внутренней дрожи ступил на порог штаба.
Куприянов поднялся на крыльцо, прошел по длинному коридору, внутренне готовясь к самому худшему. Он мог привести немало примеров, когда люди навсегда исчезали в самых высоких кабинетах, а такие «черные дыры», как штаб военной контрразведки, способны втянуть в себя целую вселенную. Однако никто не хватал его за руки, не пытался остановить. Он был одним из многих, кто явился в полуденный час в штаб контрразведки. Проходящие мимо люди не обращали внимания даже на его офицерскую шинель с испорченными погонами. Дескать, каких только чудаков не бывает!
А вот и комната № 24. На первый взгляд ничем не примечательная дверь, покрашенная зеленой краской, таких на этаже находилось не менее двух десятков. Единственное, что отличало ее от прочих, так это кусок прямоугольного ватмана, прикрепленного к верхней половине двери. На нем черной тушью было написано: «Полковник Ершов А.А.».
Ершов — высокий тридцатилетний мужчина — умел расположить к себе и едва ли не на каждого, кто с ним общался, производил самое благоприятное впечатление. Куприянов знал его как любителя веселого застолья, ценителя крепкого слова и просто как хорошего товарища. Но вместе с тем ему было известно, что более крутого и решительного человека трудно было отыскать на всем Крымском побережье. Ершов всегда действовал жестко. И когда исполнял приказ № 227, командуя заградительными отрядами, и когда руководил депортацией крымских татар. Этот человек был на своем месте, и более достойную кандидатуру для такой должности подобрать было трудновато.
В этот раз порог знакомого кабинета бывшего приятеля Степан Куприянов перешагнул не без внутреннего трепета. Его встретил холодный пронизывающий взгляд темно-карих глаз. Было бы глупо уповать на их прежние отношения — от них теперь остались только мыльные брызги. Сейчас он видел перед собой только человека, наделенного немалой властью.
В кабинете были еще двое: Коробов и Сидорчук.
— Разрешите войти, товарищ полковник, — спросил Куприянов с порога.
— Входи, — ответил Ершов со своего места.
Холодный сдержанный тон. Ни в голосе, ни во внешности не было и намека на былую дружбу. Оно и правильно, еще неизвестно, как бы сам Степан поступил на его месте.
— Садись, — распорядился полковник. И когда Куприянов сел на свободный стул, он заговорил чеканным голосом. — Догадываетесь, зачем я вас вызвал? — обратился он сразу ко всем троим.
