— Послан я к тебе, Никитушка, московским князем Дмитрием Юрьевичем… — Заметил отец Иона, как скривилось лицо князя, а лоб прорезала глубокая морщина.
— Слушаю тебя, владыка.
— Просит он дать на его попечение детей Василия Васильевича. Обещал их пожаловать, а великому князю Василию вотчину дать достаточную.
Мясо было постное и соленое, и владыка почувствовал, как горло одолела сухота, он взял со стола кувшин и выпил до капли.
Князь Ряполовский терпеливо дожидался, пока Иона утолял жажду, внимательно наблюдал, как двигается его острый кадык, проталкивая в бездонное брюхо епископа питье.
— Не могу я так сразу дать ответ, отец Иона. Подумать нам надо, — засомневался князь.
Владыка поднялся из-за стола:
— Слово свое даю, что возьму детей на свою епитрахиль и беречь их стану. Завтра за ответом явлюсь.
— А разве не останешься у меня, владыка? Или обидел чем? В моих хоромах тебе перина постелена.
— Непривычно мне на перинах лежать, — возражал отец Иона. — Неужто запамятовал, что я монах? Келья мне нужна и лавка жесткая.
Ушел монах. Ряполовские остались одни, с ними Прошка Пришелец.
— Что делать-то будем? — спросил сразу у всех Никита и, повернувшись к Пришельцу, добавил: — Может, ты скажешь, Прохор Иванович? К Василию Васильевичу ты ближе всех стоял, хоть и не княжий чин имеешь.
— Не верю я Шемяке. Деток Василия Васильевича хочет получить, чтобы потом измываться дальше. На московском столе он укрепиться хочет, а сыновья государя для него только помехой будут.
— Так-то оно так, — несмело согласился Никита, — только ведь он епископа послал. Его слово что-то должно стоить.
— А вы что думаете, братья?
Младшие братья Василий Беда и Глеб Бобер, такие же скуластые, с косматыми сросшимися бровями, как у самого хозяина дома, передернули плечами.
— Оба вы правы: и ждать нельзя, и отдавать надо. Епископ Ростовский послан. Если не отдадим отроков, тогда вроде Церкви не доверяем. Выходит, правда где-то посередке. А вот где эта середка?
— Вот что я думаю, братья, — снова заговорил Никита. — Если мы сейчас епископа не послушаем, будет лишний повод у Шемяки, чтобы гнездо наше разорить. Дружина у нас здесь небольшая, сопротивления серьезного не дадим. Тогда уже точно деток в полон захватит. Ионе мы скажем, пусть возьмет в соборной церкви на свою епитрахиль. Если согласен, тогда и отдадим.
Едва заутреню отслужили, братья Ряполовские с Прошкой пришли в келью к епископу. Отец Иона выглядел необычно: на голове митра высокая, а на груди на тяжелой цепи золотой крест висит. Епископ ходил всегда в простой рясе, отличаясь от остальных священнослужителей игуменским жезлом и большим крестом. Сейчас он казался особенно праздничным, даже ростом выше стал.
— Надумали мы, владыка, — отвечал за всех старший из братьев. — Твоими устами сам Бог велит отпустить детишек к Дмитрию. Но только позволь сказать тебе… Отпустим, если на свою епитрахиль отроков возьмешь.
— Именно этого я и ждал от вас, — отвечал просто владыка. — Пелену Пречистой велел приготовить. Вот с нее и возьму на свою епитрахиль отроков Василия Васильевича. А теперь, братья, на свет пойдемте.
Рассвело уже.
Майский воздух был еще прохладен, и бояре, стоявшие у церкви, поеживались. От ветра ли? Ведь детей великого князя Василия Темного в руки бесу отдавать приходится. А как тут не отдать, если сам епископ за ними прибыл!
Набились бояре в церковь, а когда епископ запел высоким голосом, восхваляя Богородицу, подхватили разноголосо.
Молебен больше напоминал заупокойное пение, слишком высоко взяли бояре, и голоса их то и дело срывались, словно от плача. Когда служба закончилась, епископ накрыл сыновей Василия епитрахилью, и они, как цыплята, прячущиеся от опасности под крылышком, прижались к святому отцу.
— Ты это… самое… отец Иона… Да что говорить! Бери малюток, — за всех высказался Никита.
Повозка тронулась, увозя сыновей великого князя, только после этого бояре неохотно разошлись.
В Переяславль Иона приехал как раз на Иова Горошника.
Вдоль дорог лежали распаханные поля, и крестьяне, не скупясь, сеяли горох. Заприметив епископа, снимали шапки, смотрели вслед, а потом, словно досадуя на вынужденную остановку, понукали лошадей и шли дальше по борозде. Луга чернели от сажи, видно, на Ирину Рассадницу пожгли прошлогоднюю траву, а молодые зеленые побеги еще не успели пробить не успевшую прогреться землю.
— Останови у ворот, — наказал вознице Иона. — Негоже сразу во град въезжать.
Возница в просторной белой рубахе, которая раздувалась у него на спине точно большой шар, натянул поводья, и кони встали.
Епископ отстранился от услужливых рук, отыскал глазами крест Успенского собора и перекрестился.
— Перед Богом я теперь в ответе. Не дай случиться греху. Господи, помилуй чад великого князя Василия Васильевича. Не искуси, сатана, Дмитрия Юрьевича, чтобы кровь невинных епитрахиль не испачкала.
Помогло чуток, отлегло от души. Иона уселся рядом с отроками, потрепал старшего за русый чуб и сказал детине:
— Трогай, Тимофей, а я в княжеские палаты пойду. Дмитрий Шемяка на богомолье в Переяславль приехал, дожидается нас.
Дмитрий Юрьевич мальчиков встретил ласково. Младшего, Юрия, взял на руки, долго носил по палатам.
— Глаза-то у тебя такие же, как у отца твоего Василия Васильевича, — и тут же осекся, вспомнив, что глаз у Василия больше нет. — А ты не робей, Ванюша, — тискал он старшего княжича за плечи. — Ты за дядю держись и к городу присматривайся. Может быть, в кормление его тебе дам! Или ты всю землю Московскую хочешь? Ха-ха-ха! Сколько тебе сейчас?
— Семь годков.
— Семь, говоришь… Большой уже. В пятнадцать лет твой батька у моего отца стол московский в Золотой Орде отнимал, а великим московским князем он в десять лет стал. — Дмитрий Юрьевич всматривался в Ваню, который был похож на отца, вот только губы матушкины — сочные и по-девичьи робкие, такие губы бабы охотно целовать станут. Дмитрий посмотрел на отрока пристально, словно хотел угадать его будущее. «А не получится ли так, как когда-то вышло с Юрием Дмитриевичем? Не захочет ли он воспоследовать примеру своего двоюродного деда, чтобы отстоять московский стол? И прав у него на то более — Иван из московских князей, прямой потомок Даниловичей, а вот твои предки все время Угличем да Галичем заправляли! Может, бросить чад в темницу и задавить там тайком, а еще лучше зелья какого-нибудь в питье подсыпать? Начнет чахнуть Ванюша, покашляет, а потом и Богу душу отдаст. Можно еще рубаху ядом пропитать, наденет княжеский отрок подарок, а он-то его как саваном и укроет. Прости меня, Господи, за грешные мысли. Не от злобы все идет, для земли Русской стараюсь. Только ведь власть не терпит двух хозяев, как не может быть у жены двух мужей. Второй-то всегда вор! Поганец!»
