– Я готов, – сказал он, надевая пальто. – Не хотите выпить бокал вина, прежде чем выйти на холод?
Посетитель отпрянул, протестующе подняв руку.
– Вы забыли, что я мусульманин и правоверный последователь пророка! – воскликнул он. – Но скажите, что в том зелёном флаконе, который вы положили к себе в карман?
– Хлороформ.
– Ах, это нам тоже запрещено. Ведь это спирт, и мы подобными вещами не пользуемся.
– Как?! Вы готовы допустить, чтобы ваша жена перенесла операцию без обезболивающих средств?
– Ах, она, бедняжка, ничего не почувствует. Она уже заснула глубоким сном – это первый признак того, что яд начал действовать. И к тому же я дал ей нашего смирнского опиума. Пойдёмте, сэр, а то уже целый час прошёл.
Когда они шагнули в темноту улицы, струи дождя хлестнули им в лицо и, пыхнув, погасла лампа в прихожей, свисавшая с руки мраморной кариатиды. Пим, дворецкий, с трудом придерживал плечом тяжёлую дверь, норовившую захлопнуться под напором ветра, пока двое мужчин ощупью брели к пятну жёлтого света, где ждал кеб. Через минуту колёса кеба загромыхали по мостовой.
– Далеко ехать? – спросил Дуглас Стоун.
– О нет. Мы остановились в очень тихом местечке за Юстон-стрит.
Хирург нажал на пружину часов с репетиром и прислушался к тихому звону: пробило четверть десятого. Он прикинул в уме расстояния, подсчитал, за сколько минут управится он со столь несложной операцией. К десяти часам он должен поспеть к леди Сэннокс. Через мутные, запотелые окна он видел проплывавшие мимо туманные огни газовых фонарей и редкие освещённые витрины магазинов. Дождь лупил и барабанил о кожаный верх экипажа, колёса расплёскивали воду и грязь. Напротив слабо белел в темноте головной убор его спутника. Хирург нащупал в карманах и приготовил иглы, лигатуры и зажимы, чтобы не тратить времени по прибытии. От нетерпения он нервничал и постукивал ногой по полу.
Но вот наконец кеб замедлил движение и остановился. В то же мгновение Дуглас Стоун соскочил на землю, и купец из Смирны не мешкая вышел следом.
– Подождите здесь, – сказал он извозчику.
Перед ними был убогого вида дом на узкой и грязной улочке. Хирург, неплохо знавший Лондон, бросил быстрый взгляд по сторонам, но не нашёл среди тёмных силуэтов характерных примет: ни лавки, ни движущихся экипажей, ничего, кроме двойного ряда унылых домов с плоскими фасадами, двойной полосы мокрых каменных плит, отражающих свет фонарей, да двойного потока воды в сточных канавах, которая, журча и кружась в водоворотах, устремлялась к канализационным решёткам. Входная дверь, выцветшая и покрытая пятнами, имела над собой оконце, в котором мерцал слабый свет, еле пробивавшийся сквозь пыль и копоть на стекле. Наверху тускло желтело одно из окон второго этажа. Купец громко постучал. Когда он повернул своё смуглое лицо к свету, Дуглас Стоун заметил, как омрачено оно тревогой. Раздался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась. За ней стояла пожилая женщина с тонкой свечой, прикрывавшая слабое мигающее пламя рукой с узловатыми пальцами.
– Ничего не случилось? – задыхаясь от волнения, спросил купец.
– Она в таком же состоянии, в каком вы её оставили, господин.
– Она не говорила?
– Нет, господин, она крепко спит.
Купец закрыл дверь, и Дуглас Стоун двинулся вперёд по узкому коридору, не без удивления оглядываясь вокруг. Здесь не было ни клеёнки под ногами, ни половика, ни вешалки. Глаз всюду натыкался на толстый слой серой пыли да густую паутину. Поднимаясь вслед за старухой по винтовой лестнице, он слышал, как резко звучат его твёрдые шаги, отдаваясь эхом в безмолвном доме. Ковра под ногами не было.
Спальня находилась на втором этаже. Дуглас Стоун вошёл туда за старой сиделкой, за ним последовал купец. Здесь, по крайней мере, были какие-то вещи, и даже в избытке. Куда ни ступи, на полу и в углах комнаты в беспорядке громоздились турецкие ларцы, инкрустированные столики, кольчуги, диковинные трубки и фантастического вида оружие. Единственная маленькая лампа стояла на полочке, прикреплённой к стене. Дуглас Стоун снял её и, осторожно шагая среди наставленного и наваленного всюду старья, подошёл к кушетке в углу комнаты, на которой лежала женщина, одетая по турецкому обычаю, с лицом, закрытым чадрой. Нижняя часть лица была приоткрыта, и хирург увидел неровный зигзагообразный порез, шедший вдоль края нижней губы.
– Вы должны простить меня: лицо у неё останется укрытым чадрой, – проговорил турок. – Вы же знаете, как мы, на Востоке, относимся к женщинам.
Но хирург и не думал о чадре. Лежавшая больше не была для него женщиной. Это был хирургический случай. Он наклонился и тщательно осмотрел рану.
– Никаких признаков раздражения, – сказал он. – Мы могли бы отложить операцию до появления местных симптомов.
Муж, который больше не мог сдерживать волнение, вскричал, ломая себе руки:
– О! Господин, господин, не теряйте времени! Вы не знаете! Это смертельно! Я-то знаю, и уж поверьте мне: операция совершенно необходима. Только нож может её спасти.
– И всё же я считаю, что нужно подождать, – заметил Дуглас Стоун.
– Довольно! – воскликнул турок рассерженно. – Каждая минута дорога, и я не могу стоять здесь и безучастно смотреть, как мою жену обрекают на гибель. Мне ничего не остаётся, кроме как поблагодарить вас за визит и обратиться к другому хирургу, пока ещё не поздно.
Дуглас Стоун заколебался. Отдавать сотню фунтов крайне неприятно. Но если он откажется оперировать, деньги придётся вернуть. А если турок прав и женщина умрёт, ему трудно будет оправдываться перед коронером на дознании в случае скоропостижной смерти.
– Вы лично знакомы с действием этого яда? – спросил он.
– Да.
– И вы ручаетесь мне, что операция необходима?
– Клянусь всем, что есть для меня святого.
– Рот будет ужасно изуродован.
– Я понимаю, что это больше не будет хорошенький ротик, который так приятно целовать.
Дуглас Стоун круто повернулся к турку, готовый сурово отчитать его за жестокие слова. Но, видимо, такая уж у турка манера говорить и мыслить, а времени для препирательства нет. Дуглас Стоун достал из футляра хирургический нож, открыл его и указательным пальцем попробовал на ощупь остроту прямого лезвия. Затем он поднёс лампу ближе к изголовью. Два чёрных глаза смотрели на него через прорезь на чадре. Зрачков почти не было видно – сплошная радужная оболочка.
– Вы дали ей очень большую дозу опиума.
– Да, она получила хорошую дозу.
Он снова вгляделся в чёрные глаза, уставленные прямо на него. Они были тусклы и безжизненны, но как раз тогда, когда он рассматривал их, в их глубине вспыхнула искорка сознания. Губы у женщины дрогнули.
– Она не полностью в бессознательном состоянии.
– Так не лучше ли пустить в ход нож, пока это будет безболезненно?
