— Я не мог ждать, а вы не уточнили, когда выйдете из операционной.
— Откуда мне было знать, сколько времени это займет?
— Так я и подумал. Не мог же я заночевать на стоянке! Я только что из полиции.
— С кем вы там говорили?
— С сержантом Гуартесом. Симпатичный такой, низкий голос, большие очки.
Врач кивнул: описание соответствовало облику одного из трех деревенских полицейских.
— Им повезло, и даже очень, что вы проезжали мимо. Того, которому больше досталось, сегодня рано утром увезли в столицу.
Здесь у нас совсем маленький лазарет, не приспособленный для оказания помощи в таких серьезных случаях. А сеньор Ортега легко отделался: глубокая рана на бедре и разрыв мышц. Мы его прооперировали, и теперь он отдыхает в боксе. В данный моменту меня нет свободной палаты, может, завтра найдется, а если нет, то мне придется отправить его в другую лечебницу. Вы хотите с ним повидаться?
— Это его не слишком утомит? — схитрил Эндрю.
— Он наверняка будет рад поблагодарить своего спасителя. Мне пора на обход, а вы ступайте к нему, это здесь, в конце коридора.
Долго не задерживайтесь, ему надо восстанавливать силы.
Врач пожал Эндрю руку и побежал вверх по лестнице, дав указание дежурной сестре пропустить посетителя к пациенту.
Эндрю отодвинул занавеску, отделявшую бокс Ортиса от другого, пустого.
Раненый спал. Мариса стала тормошить его за плечо.
— Опять вы! — простонал он, открыв глаза.
— Как самочувствие? — осведомился Эндрю.
— Мне ввели болеутоляющее, теперь получше. Чего еще вам надо?
— Предоставить вам второй шанс.
— Какой еще шанс?
— Вас поместили сюда под фамилией Ортега, если не ошибаюсь?
— У меня документы на это имя, — четко ответил бывший военный летчик, пряча глаза.
— Вы могли бы выписаться под этим же именем и вернуться домой.
— Пока не будет опубликована ваша статья?
— Я намерен предложить вам сделку.
— Предлагайте.
— Вы абсолютно искренне отвечаете на мои вопросы, а я излагаю только историю майора Ортиса, не называя вашего нового имени.
— Какие у меня могут быть гарантии, что вы сдержите обещание?
— Только мое честное слово.
Ортис долго смотрел на Эндрю, потом спросил:
— А она будет держать язык за зубами?
— Так же надежно, как держала вчера револьвер у вашего виска. Не думаю, что ей захочется, чтобы я вас выдал, ведь от этого зависит ее будущее.
Ортис надолго умолк, наморщив лоб и глядя на капельницу, из которой ему в вену поступал целительный раствор.
— Валяйте, — решился он.
— При каких обстоятельствах вы удочерили Марию Лус?
Вопрос попал в цель. Ортис повернул голову и больше не спускал глаз с Эндрю.
— Когда я демобилизовался, Фебрес хотел заручиться моим молчанием. Он отвез меня в закрытый сиротский дом. По большей части в нем содержали младенцев нескольких недель от роду. Он приказал мне выбрать ребенка, объяснив, что это для меня лучший способ вернуться к действительности. Он сказал, что я тоже приложил руку к спасению этой невинной души, управляя самолетом, из которого сбросили в море родителей ребенка.
— Так и было?
— Я не мог этого знать, как, впрочем, и он, ведь не я один, как вы можете догадаться, совершал такие вылеты. Но такая возможность не исключалась. Я как раз женился. Мария Лус была постарше других малышей, и я решил, что лучше нам взять двухлетнего ребенка, с ним проще.
— Это же был украденный ребенок! — не выдержала Мариса. — Ваша жена согласилась участвовать в этой гнусности?
— Моя жена ничего не знала. До самой смерти она верила в то, что я ей тогда рассказал: что родители Марии Лус были военными, что их убили монтонерос и наш долг помочь малышке. Фебрес снабдил нас свидетельством о рождении, в котором мы значились как ее родители. Я объяснил жене, что Марии Лус проще будет жить полной жизнью, не зная о драме, невинной жертвой которой она оказалась. Мы любили ее так крепко, будто сами произвели на свет. Марии Лус было двенадцать лет, когда скончалась моя жена, и она оплакивала ее как родную мать. Я один ее вырастил, работал как одержимый, чтобы оплатить ей учебу на филологическом факультете университета. Я давал ей все, чего ей хотелось.
— Не могу больше это слышать! — сказала Мариса и вскочила.
Эндрю строго взглянул на нее, и она опять села на стул, но теперь верхом, спиной к Ортису.
— Мария Лус до сих пор живет в Думесниле? — спросил Эндрю.
— Нет, давно уехала. Матери площади Мая нашли ее, когда ей было двадцать. Выходные она проводила в Буэнос-Айресе, ее увлекала политика. Она не пропускала ни одной демонстрации, воевала за так называемый социальный прогресс. Синдикалисты, любители «травки», с которыми она познакомилась в университете, совсем задурили ей голову.
Все образование, которое мы ей дали, пошло коту под хвост.
— Зато она была верна идеалам своих настоящих родителей, — вмешалась Мариса. — В ее венах не ваша кровь, а яблоко от яблони недалеко падает.
— По-вашему, левачество передается по наследству? А что, очень может быть. Как и другие пороки, — усмехнулся Ортис.
— Не знаю, как насчет левачества, которое вы так презираете, но гуманизм — наверняка.
— Если она встрянет еще раз, я не скажу вам больше ни слова, — пригрозил Ортис Эндрю.
В этот раз Мариса выскочила из бокса, издевательски отдав майору Ортису честь.
— Матери площади Мая заметили Марию Лус на одной из демонстраций. Прошло несколько месяцев, прежде чем они к ней обратились. Узнав правду, моя дочь решила сменить фамилию. В тот же день она ушла из дому, ничего не сказав и даже не оглянувшись.
— Вы знаете, где она?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Вы не пытались ее отыскать?
— Не пытался? Теперь уже я не пропускал в Буэнос-Айресе ни одной демонстрации, переходил из колонны в колонну в надежде ее увидеть. И однажды увидел, подошел, попросил уделить мне минутку, чтобы поговорить. Она отказалась. В ее взгляде была одна ненависть. Я даже боялся, что она меня выдаст, но этого не произошло. Она получила диплом и уехала из страны, с тех пор я ничего о ней не знаю. Теперь пишите свою статью, сеньор Стилмен, я надеюсь, что вы сдержите слово. Я прошу об этом не ради себя, а ради другой моей дочери. Она знает одно: что ее сестра была приемышем, Эндрю убрал ручку и блокнот, встал и ушел не попрощавшись.
Мариса стерегла его за занавеской и, судя по выражению лица, пребывала в отвратительном настроении.
