Сосредоточиться никак не удавалось: он то и дело переводил взгляд с монитора компьютера на мобильник, но тот молчал. Когда в пять часов вечера дисплей наконец загорелся, Эндрю жадно схватил телефон. Ложная тревога: уведомление из прачечной: его рубашки готовы.
Только в полдень следующего дня он получил сообщение:
«В следующий четверг, 19.30. Вэлери».
Он немедленно ответил:
«Ты знаешь адрес?»
И через несколько секунд жалел, что поторопился с ответом, читая и перечитывая лаконичное «Да».
* * *
Эндрю вернулся к работе и семь дней сосредоточенно трудился. Ни капли алкоголя — если только, как и он, не считать пиво алкогольным напитком, ведь оно слишком слабое.
В среду он забрал из химчистки сданный накануне костюм и отправился покупать белую рубашку, а заодно зашел в парикмахерскую подровнять стрижку и побриться. Как всегда по вечерам в среду, в девять он встретился со своим старым другом Саймоном в неказистом с виду ресторанчике, где лучше, чем где-либо в Уэст-Виллидж, готовили рыбу. Эндрю жил в двух шагах оттуда и ужинал здесь, в «Мэриз Фиш», когда поздно возвращался из редакции, что случалось нередко. Пока Саймон по своему обыкновению поносил республиканцев, мешавших президенту проводить реформы, ради которых его и выбрали, Эндрю рассеянно наблюдал через витрину за прохожими и туристами, неспешно гулявшими по улицам его района.
— Хочешь, удивлю? Информация из надежного источника: Барак Обама втюрился в Ангелу Меркель.
— А что, она хорошенькая, — рассеянно отозвался Эндрю.
— Одно из двух: либо ты сам раскопал какую-то небывалую сенсацию, и тогда я тебя прощаю, либо кого-то встретил, и тогда выкладывай! — рявкнул Саймон.
— Не то и не другое, — ответил Эндрю. — Просто устал, извини.
— Мне-то не вешай лапшу! Я не видел тебя таким гладко выбритым с тех пор, как ты перестал встречаться с той брюнеткой, на голову выше тебя, — Салли, если мне не изменяет память.
— Софи. Но ничего страшного, просто это доказывает, что ты почти не слушаешь меня — как и я тебя. Подумаешь, имя забыл! Мы же с ней всего-то полтора года вместе прожили!
— Скучная она была, хоть в петлю лезь! Ни разу не слышал, чтобы она засмеялась, — заявил Саймон.
— Да, твои шутки ее не веселили. Доедай быстрее, я хочу на боковую.
— Если ты не признаешься, что тебя гложет, я примусь заказывать десерты и не остановлюсь, пока смерть не разлучит нас.
Эндрю посмотрел другу в глаза.
— Была у тебя в юности девушка, которую ты с тех пор не можешь забыть? — спросил он, одновременно сделав знак официанту, чтобы принес счет.
— Так и знал, что работа тут ни при чем!
— Ошибаешься, я тружусь над потрясающим сюжетом. Мерзкая, прямо-таки тошнотворная история!
— О чем?
— Профессиональная тайна!
Саймон оплатил счет и поднялся из-за стола.
— Давай немного пройдемся, мне хочется подышать воздухом.
Эндрю натянул плащ и вышел на улицу вслед за другом.
— Кэти Стейнбек, — пробормотал тот.
— Кэти Стейнбек?
— Так звали мою юношескую любовь. Я отвечаю на твой вопрос, заданный пять минут назад, если ты забыл.
— Ты никогда мне о ней не рассказывал.
— А ты никогда не спрашивал, — отрезал Саймон.
— Вэлери Рэмси.
— То есть тебе совершенно наплевать, что мне так нравилось в Кэти Стейнбек. Ты задал мне этот вопрос с одной целью: потрепаться про свою Вэлери.
Эндрю ухватил Саймона за плечо и потащил к короткой лесенке, спускавшейся в подвал маленького кирпичного строения. Там располагался бар «Федора», где некогда, в молодости, выступали такие музыканты, как Каунт Бейси, Нэт Кинг Коул, Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, Билли Холидей, Сара Вон.
— Ты считаешь меня эгоистом?
Саймон не ответил.
— Наверное, ты прав. Я столько лет подводил итоги чужих жизней, что в конце концов решил, будто мною самим заинтересуются только тогда, когда я займу место среди покойников.
Устроившись у барной стойки и подняв рюмку, Эндрю стал громко декламировать:
— Эндрю Стилмен, родившийся в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, проработал большую часть жизни в знаменитой «Нью-Йорк таймс»… Вот видишь, Саймон, это как с докторами: сами себя они оперировать не могут, руки дрожат. Тем не менее это азы ремесла: самые хвалебные слова принято приберегать для покойников. Итак. Эндрю Стилмен, год рождения тысяча девятьсот семьдесят пятый, много лет трудился в «Нью-Йорк таймс». Головокружительный взлет его карьеры пришелся на начало 2020-х годов: он стал главным редактором. Благодаря ему газета обрела новое дыхание и превратилась в одно из самых уважаемых в мире ежедневных изданий… Я не перебарщиваю?
— Только не начинай опять с начала!
— Потерпи, дай дойти до конца! Я и твой некролог составлю, вот увидишь, будет забавно!
— В каком возрасте ты намерен сыграть в ящик? Хочу знать, сколько еще продлится этот кошмар.
— Кто знает? Медицина идет вперед семимильными шагами… На чем я остановился? Ах да: благодаря ему, тра-та-та, газета обрела прежний престиж. В 2021 году Эндрю Стилмена наградили Пулитцеровской премией за его провидческую статью о… сейчас еще не знаю о чем, уточню позже. Это послужило темой его первой книги, принесшей ему множество наград и ныне изучаемой во всех университетах…
— «Трактат о журналистской скромности» — вот название этого шедевра, — смеясь, подхватил Саймон. — А Нобеля когда получишь?
— В семьдесят два года, я как раз к этому подхожу. Завершив свою блестящую карьеру и уйдя с поста генерального директора, он вышел в отставку, и в следующем году ему вручили…
— Постановление об аресте за умышленное убийство — причинение смерти лучшему другу посредством нестерпимой скуки.
— Где твое сочувствие?
— А чему тут сочувствовать?
— У меня тяжелый период, Саймон. Одиночество замучило, и это ненормально: я ценю жизнь, только когда одинок.
— Тебе скоро сорок, в этом все дело.
— Спасибо тебе. Остается только дождаться этого переломного момента. Нет, просто у нас в газете атмосфера вредная для здоровья, все мы там живем под дамокловым мечом. Вот и захотелось немного бальзама на сердце… Кем она была, эта твоя Кэти Стейнбек?
— Моей преподавательницей философии.
— Да ну? Вот бы не подумал, что девушка, озарившая твою юность, была… в общем, уже не юной.
— Жизнь — сложная штука: когда мне было двадцать, мою фантазию будили женщины на пятнадцать лет старше меня, а теперь, в тридцать семь, у меня кружится голова от тех, кто на те же пятнадцать лет меня моложе.
