Женщины обернулись. Девочка, скакавшая, как и утром, но уже посреди лоснящихся мехов, остановилась и с любопытством смотрела то на мужчину, то на таких же удивлённых мать и бабушку.
— Да, да. Я совсем забыла сказать… Спасибо, что обратили внимание на такую существенную деталь, — затараторила продавец, довольно безразлично стоявшая до этой минуты рядом, и тут же смолкла, поймав укоризненный взгляд дамы средних лет.
— Вы считаете, порода имеет значение? — пристально и несколько подозрительно глядя на Сергея, спросила дочь.
— Для вашей мамы вряд ли. Ведь прошло уже несколько месяцев, не правда ли, Ирина Александровна? И многое из «нужного» перестало быть необходимым. А из «хорошего» стало проступать плохое.
Та, смутившись, изучающе смотрела на незнакомца.
— А вы, собственно, кто? И чем занимаетесь? Мехами, наверное? — нисколько не растерялась дочь.
— Пишу книги.
— Хм… О чём же, интересно, вы пишете? — не отнимая от пояса рук, игриво, с нотками надменности спросила та. — О соболях?
— О породе. О том, как нужное, необходимое и полезное превращается в пыль. Стоит только стать последним. Извините, Ирина Александровна, — обернулся он к ней, — но вы привели сюда ребёнка…
Мужчина сделал шаг в сторону, странно посмотрел на девочку и исчез, оставив недоуменных посетительниц между пустынными рядами таких необходимых каждой нормальной женщине вещей.
— Мам, а кто это был? — нарушила тишину Юля. Происходящее выбивалось из её маленькой и короткой жизни, привычной только к определённым событиям. В нем было нечто новое кроме того, что получала она на бесконечных уроках по сольфеджио или из рассказов седовласых искусствоведов у них в гостях.
— Господи, да какая разница? — перебила её дама средних лет. — Мало ли городских сумасшедших бродит по улицам! Мы берем её, выпишите чек, — и, обращаясь уже к женщине в шубе, удивлённо спросила: — Ты что, с ним знакома?
— Впервые видела.
— Я так и подумала.
Ужин в загородном доме дочери прошёл спокойно. Две женщины, её подруги, приехавшие обсудить предстоящее хозяйке путешествие по Франции, не уставали расхваливать подарок, а одна и примерила:
— Замечательная вещь, не правда ли, — поворачиваясь в вальсированном шаге и закинув голову назад, пропела она. Вторая, глядя на закрытую дверь, ведущую к массивной винтовой лестнице наверх, где только что скрылась хозяйка, лукаво прищурясь, ответила:
— Нет, не идёт она к красной кофточке, Софи.
— Не идёт, не идёт… ну, хотя бы ходит… Вокруг… Уже неплохо. А подойти заставим. Какие наши годы! — парировала та, продолжая кружиться.
Ирина Александровна удивлённо подняла брови:
— Софи? Вас, кажется, зовут… Татьяна?
Та смутилась.
— Её звали так в детстве, — подруга женщины рассмеялась. — А до того Револина. Ужасное имя, не правда ли? Иногда я напоминаю ей об этом.
— А ведь действительно, какие ваши годы! — как-то странно посмотрев на женщин, добавила удивлённая гостья, вставая из-за стола.
На втором этаже, куда поднялась Ирина Александровна, сидела заплаканная дочь.
— Давно ты знакома с ними?
— С художницами?
— Они ещё и кисти умеют держать? А с виду не изнасилованы образованием…
— И не просто, а реставраторы. Мам, зачем ты так? — В словах послышалась обида. — К тому же мастера копий. И не только картин.
— Ну да. «Подделка» звучит грубо, — вспомнив происшествие в хранилище, задумчиво произнесла мать. — Ложь стала у нас профессией… поди, и театралки заядлые? Представляю, до какой неузнаваемости они реставрируют драматургию… Вот откуда эти странные визитки: «Служба расставаний». — Она повертела в руках золотистую картонку. — Ни имени, ни телефона… Переулок Протопоповский. Это бывший Безбожный?
— Он самый.
— Дом управления делами… Вход после полуночи… Галиматья какая-то.
— Мама, не бери в голову… сейчас это модно…
— Так давно? Знакома?
— Да с того самого дня, помнишь, происшествие… у тебя на работе? — Ирина Александровна вздрогнула. — Они прямо ворвались тогда к нам в экспертную: что да как? А оказались нормальными девчонками.
Дочь встала, видя, что воспоминания неприятны матери, и в волнении с хрустом начала перебирать пальцы. Глаза её были уже далеко.
— Отчего ты ревёшь?
— Мама, он не хочет, чтобы мы ехали вместе, — снова присев и всхлипнув, пожаловалась дочь.
— Вместе с кем? — Ирина Александровна села рядом.
— С подругами. Они сами вызвались провести эту неделю с нами, когда узнали о приглашении.
— С вами?
— Со мной и Юлей. Мам, ну в чём дело? Я дважды говорила тебе, что месье Дюваль, директор Лувра, приглашает меня как специалиста по французской и голландской живописи в их мастерские. А заодно и поучаствовать в очередной экспертизе очередного скандала с Вермеером. Ты ведь читала, что появилась ещё одна «Христос и грешница». А в России его вообще нет. Между прочим, директор обещал показать нам с дочерью Джоконду, приватно. Дух захватывает!
— Не давай никому захватывать свой дух. Тем более подругам. И запомни: фуршет всегда за твой счёт! Кто бы ни оплатил. Вот уж поистине «да хранит тебя бог, малознаемая нами Россия».
— Ну к чему тут «Театральный разъезд»?
— Я еду к автору, в командировку, в Неаполь. А Юля поедет со мной.
— Мама! Ну какой ещё Неаполь?! Что или кого ты там не видела? — От слез не осталось и следа.
— Гоголя. Николая Васильевича Гоголя. В тысяча восемьсот сорок седьмой год. Я бывала уже там.
— Ты? Когда?
— Я имею в виду не город. Но сейчас это не важно. А ещё я хочу показать ей Пикассо и Кандинского, других.
— Господи, да что же происходит с тобой в последнее время? Вот и месье Дюваль говорил о твоей просьбе снять с экспозиции Джоконду. Это даже не смешно… Причем со странным комментарием: не выставлять на всеобщее обозрение, как это предусмотрительно сделано с книгой Лорно в «Ленинке». Ему даже неловко было спросить, как связано… Он признался, что слегка озадачен… Ну-ну, только не волнуйся, — видя изменившееся лицо матери, быстро пролепетала дочь и примирительно положила руку ей на колени. — Он всё списал на загадочность русской души, как и всегда, когда затрудняется понять нас. — Дама улыбнулась. — Короче, пришлось выкручиваться. Но всё позади. Право же, не стоит переоценивать так радикально свои взгляды. Хотя бы из уважения к коллегам.
— Стоит, именно из уважения и стоит.
— Мама, но её загадочной улыбкой восхищаются столетия! Господь с ней. Ну, в чем дело, милая моя… ну мамочка…
— Господь не с ней. И нет там никакой загадочности… Одна жуть. Понимаешь, жуть! Как и в музыке Скрябина. И ты, если будешь честна с собой, тоже увидишь… Надеюсь, не в моём возрасте…
