Засыпал император расстроенным. Долго ворочался с боку на бок, думая, что делать. Как построить стену четвёртую. Наконец дремота одолела его. Спит и видит он снова старца, гостя незваного. Говорит ему тот:
— Отмени казнь вторую. Ничего не даст она тебе. А прикажи советнику пойти к людям да попросить у них фарфор с лавки бедной. Да стражников в помощь не давай ему — пусть научится просить, а не требовать.
Так и сделал император. Приказал тому исполнить сон вещий и пригрозил:
— Не исполнишь, казню на рассвете!
Делать нечего, пошёл советник по дворам небогатым просить у людей последний фарфор, умоляя:
— Если откажете мне, казнью лютою кончу я на рассвете. Вы правителя нашего знаете, никогда он милостив не был.
И отдали люди всё, что было у них. И не только фарфор, а и прочее. И приказал император мастерам возвести четвёртую стену. И снова закипела работа. Да сколько ни старались, не выходит она, обваливается. Ни кнуты, ни плети не помогают.
И видит правитель снова сон. Приходит к нему старец и спрашивает:
— Что, не получается ничего? Потому как не те и не так строят стену главную.
— Где ж сыскать мастеров, чтоб построили? — спрашивает император.
— А не надо искать — сам выкладывай.
— Сам? — обиделся правитель. — Да я сроду лопаты не держал в руках, да и дел строительных не разумею.
— И не надобно разуметь их. Вон помощников сколько славных. Стоит только кликнуть! Да с душою попросить их. Только так третью казнь отменить можно.
— Никого я не приказывал казнить боле, — удивляется император. — Да и где же они, помощники? — Огляделся и не увидел никого.
— Да как же, вот они, рядом, повторяй за мною: «Приди ко мне, доброта моя…»
— Приди ко мне, доброта моя… — начал повторять император.
— Вернись, любовь и теплота матери, мной забытая…
— …мной забытая, — снова повторяет император.
— Слёзы по страданиям людским в глаза высохшие мои… Красота мира, сердцем хранимая, помоги мне… Не прогоню больше вас, не отведу глаза свои, когда вновь постучите вы в душу мою…
— …когда вновь постучите вы в душу мою… — повторяет он.
— И забираю я себе горечь подданных моих, с болями и страданиями их, забираю от людей со всех пределов земли моей. Отнимаю я все кнуты бамбуковые и плети кожаные у жен со взором затуманенным да мечи острые со всего края поднебесного.
Повторяет император слова эти, глядь, а зала-то полнится видениями сказочными, помощниками волшебными, всемогущими. И взял он первую плитку фарфоровую, и положил её в основание стены. А помощники славные через мгновение уже и третий ярус заканчивают.
Тут проснулся правитель и видит: стоит он перед стеною белою, натирает её до блеска, а вокруг люди радостные ходят, улыбаются. Каждый обнять его, поцеловать хочет. Благодарит за что-то. А вверху другие последнюю кладку заканчивают. По долине же город красоты невиданной стоит с площадями и дворцами не для избранных. Улыбаются все и со слезами спрашивают: «Кто волшебным словам выучил правителя, где мудрец тот восседает?»
— Что за слова волшебные? — спрашивает император у подданных. А сам, видя радость великую, обнимает их, плача, и чувствует, как сердце его счастьем наполняется. Счастьем дотоле неиспытанным, лучезарным, несравненным ни с чем. Душу восхищающим к небу небесному, к птицам, свободно реющим и чудные песни людям поющим.
И понял император, что не в сундуках с изумрудами радость, не счастье — сон в палатах беломраморных, не покой в высоких стенах дворцовых, от народа его отделяющих. А то счастье, что в сердце твоем обнаружится. Порой перед самым концом жизни тленной, бывает, проявится. Но получить нельзя, не построив стены четвёртой, и не в зависть другим, а на радость людям внутри сердца своего. И не из золота, а из фарфора хрупкого, простого. Что беречь обретённое надобно пуще ока своего каждую минуту жизни длинной. Потому как разбить его можно лишь словом поганым сказанным, одной лишь думою грязной подуманной. И не нужно вовсе сечь головы.
И поняв это, отменил правитель казнь третью, собственную, и последний приказ издал он: порубить все кнуты бамбуковые и плети кожаные, а мечи кривоострые, со всего света собранные, зарыть в норы земные, глубокие. Чтоб никто боле к ним не прикасался. Вот и сказке конец.
Она замолчала.
— Бабушка, а что за слова такие, — внучка даже приподнялась в постели, — волшебные?
Пожилая женщина, к удивлению девочки, взяла в руки газету и прочла:
— «Надо любить свой народ и бояться Бога. А без второго первого не бывает». Так сказал один правитель кавказский задолго до сна императора.
— А он что, стену выложил? — не унималась внучка.
— Выложил, — вздохнула женщина. — И не только выложил, но и жизнь за неё отдал.
* * *
Было одиннадцать утра. В столовой библиотеки, куда Сергей спустился выпить кофе, почти никого не было. Он собирался это сделать сегодня, сразу по прочтении пьесы «Татьяна Репина», но не Чехова, а Суворина. Присев, обратил внимание на одинокого старика с интеллигентным лицом и длинной седой шевелюрой, сидящего через стол от него. «Далеко за восемьдесят, и как похож на Листа, — отметил Сергей про себя. — Что же он сидит здесь? В одиночестве».
Обычно престарелые пенсионеры спускались перекусить принесённым с собой. Столовая была слишком дорога для них. Этот же почти не двигался и, казалось, чего-то ожидал. Трость, на которую он опирался при ходьбе, лежала рядом на стуле. Неожиданно к нему подошла пожилая женщина тех же лет с подносом. Аккуратно поставив еду на стол, она очень тихо и с какой-то нежностью произнесла:
— Ты носки одел, те, что я выложила?
Старик что-то пробормотал в ответ. Ни сейчас, ни после Сергей не смог расслышать его ответов.
— Там ещё куриные шницели, хочешь, я принесу?
Мужчина покачал головой.
Прошло около минуты. Женщина всё ещё стояла.
— Вот ещё макарончики, попробуй, — заботливо пододвигая старику тарелку, вновь тихо сказала она. И, наконец, присела, взяла себе маленькую порцию творожной запеканки и, вздыхая, начала отламывать от нее кусочки.
— Может быть, тебе будет удобнее, если я…
«Господи! — Сергей не отрывая глаз смотрел на пару. — Да если не так встречать старость, то зачем жить-то семьёй? Зачем жена? Муж? Зачем тогда люди друг другу? Да ведь только за этим. Чтобы, когда уже не можешь ходить, был рядом человек с состраданием, нежностью и заботой своей. И если ты голоден, то и он не насытится. А если тебя бьют, то и ему больно. Это и есть плоть едина. И такое существует на земле! Они живут среди нас. Живые носители утраченного духа. — Сергей видел это сейчас собственными глазами. — Как же счастливы будут их внуки. Вот пример той великой, самой настоящей любви в мире! Почему же другие лишены этого? — И вдруг его осенило: — У каждого человека, у каждого из нас наступает момент осознания невозможности жизни без второй своей половины. Но лишь тогда, когда она уходит безвозвратно. Когда смерть или иное вырывает её у нас. Когда уже поздно, и некого обнять, прижаться и заплакать. И потеря эта страшная делает сразу, в одночасье, пустым и ненужным всё, на что тратил человек жизнь свою, на что обижался и за что обижал. Почему переживал он. Карьеры, заработки, аплодисменты. Мелкие скандалы по вечерам и путешествия на Мальдивы. Даже дети и жизнь ради них становится бегом в никуда. Их отдаление и твоя ненужность не добавит уже тепла твоему сердцу. Как и повзрослевшие внуки. Всё уйдёт. Всё пойдёт прахом. И только на некоторых опускается благодать. Ещё при жизни».
