Наступила тишина. Сидевший напротив нервно помял лацкан пиджака, думая о сказанном. Наконец спросил:
— А жив ли?
— Жив… Жив… — уже тихо ответил Сергей.
Гость повёл плечами, расслабляя затёкшую спину. Слова, услышанные им, были не тем, чего он ждал:
— А говорил, смерть… к любви… Непоследователен. Но это пустяки. Что ж, так и быть, соглашусь. Настаивать не буду.
Хозяин квартиры с удивлением глянул на него.
— Да, да. Не буду. Впереди дела поважнее, — и размял руки, — ладно, забудем внуков твоих детей. Хочу сделать тебе приятное.
— Вы?!
— Понимаю. Но имею свои соображения. Показать одно событие… Ты не можешь представить, как устроит оно тебя. Не пройдёт и десяти лет, как родится человек, который навсегда изменит то, что люди называют театром, живописью, литературой.
— Я знаю. Знаю, — повторил Сергей. — Появится гений, понимающий действительную высоту иного взгляда, и смело заявит об этом миру. Именно потому и написал. Застывший холодец — в жарочный шкаф! Для того и сижу перед вами. Терплю.
— Ну, тогда вернёмся к баранам. — Гость с удовлетворением хлопнул в ладоши. — Итак, к жертвам руками не прикоснулся, не грузил и не накрывал брезентом. Повторю, иначе разорвало бы аорту от впечатлений, — он сдавленно хмыкнул, — сдох бы от ужаса! Как видишь, мой шаг навстречу был первым. Теперь уже тыобязан отдать полученное в долг! Иначе станешь главным персонажем списка. Моего уже списка! С теми… упомянутыми тобой. — И добавил, усмехнувшись: — Следуя авторской идее.
Говоривший откинулся в кресле и посмотрел вниз, будто вспоминая что-то. Прошло несколько секунд.
— Да, пока не забыл, за что так Камиллу? От одного борта к другому? Да ещё за волосы. Даже по твоим меркам она заслужила большего. Ну, приглянулась красная кофта. Ну, одолжила… поносить.
— Нет, вырвала. Как вырывают сотни женщин… Но не за это.
— Хм, заинтриговал.
— Она не рассказала сыну фарфоровую сказку. А ведь слышала от своей матери.
— Какую ещё сказку?
— О ней дальше… Другая женщина расскажет её… и вовсе не сыну.
— Короче, если я хоть что-то уловил, — собеседник слегка прищурил левый глаз, — от любви и согласия одни детки, а от насилия и равнодушия другие?
— Не уловили. Да и не могли. А что касается деток, то наоборот. Суть несения креста. Не вместить жизнь в человеческую логику, как бы того ни хотелось самым одарённым мыслителям. В противном случае появились бы другие пути к ней, к жизни. Много. Есть же только один. Именно потому я боюсь читать две книги в мире. Не берусь.
— Прелюбопытно. Ещё чего-то боишься? После написанного? И не меня вроде. Неужели тайна?
— Нет, не тайна… Книгу Иова. А вторую… одного из русских писателей, просто не хотел бы называть. Жалко людей. Ведь их ещё можно заметить. А если понять эти книги, сердце не выдержит. Не может оно пережить такое. Разорвёт.
— Так для чего-то написаны?! Случайностей не бывает. Все по промыслу! — потирая ладони, злорадно прохрипел гость.
— Подозреваю, что не случайно.
— Для того, чтоб разорвало?
— Ну, да… Думаю, Всевышний кроме долгого пути к смерти дал и короткий, как вспышка.
— Так миллионы читали, и ничего!
— Я же говорю… есть ещё и долгий… Уверен, были и вспышки. Только унесли тайну.
— Н-да… бедная, бедная Камилла.
Сергей неожиданно выпрямился и резко спросил:
— Вы не ответили, за что же мне честь такая?
— Ах да… честь… за что честь… — От говорившего повеяло холодом. — Что ж, желаешь знать причину моего визита? Ты ведь сам запустил веретёна судеб, толкнул бесчисленные маятники. Побрёл в глубины чужой совести и предназначения хозяев. Увидел зло в брате своем! А это против закона! Против! А потому смотри! Смотри же, — он выбросил руку в сторону камина. Вдруг мрамор поменял цвет и стал расплываться. Ящерица ожила, шевельнулась и угрожающе ощетинилась.
И тут Сергей услышал ритмичный нарастающий звук. Факелы исчезли. Стены тоннеля начали светлеть и расширяться. Через минуту впереди показалось пасмурное небо. «Другой выход, — догадка пришла неожиданно. — Оказывается, есть! Как же я не нашёл… Ведь сожалел, сожалел о многом…»
То, что происходило в гигантской долине, которая открылась перед ним, можно было принять за какой-то магический ритуал, охвативший тысячи людей. Массы их, словно идущих на заклание в мистическом экстазе, делали одновременно одни и те же движения, исполняя неслышимую команду. Ритмично двигаясь вперёд, люди с застывшими лицами слегка покачивались, точно в такт повторяемой ими одной и той же фразе:
«Родился последний мужчина. Родился!
Родился последний мужчина. Родился!
Родился последний мужчина. Родился!»
Слова, переходя в такой же ритмичный гул, вместе с поразительной синхронностью шага заставляли вздрагивать землю и вселяли неестественный, зловещий страх в оцепеневшего Сергея. Страх этот, неотвратимо надвигаясь на него, подавлял даже не волю, а саму личность, переходя в кошмар и передавая состояние их отрешённости.
Вдруг небосвод погас, и всё погрузилось во тьму. Лишь какие-то ручейки огня, колыхаясь, сползали в зияющую черноту. Он наклонился ещё ближе. Нет, то были не ручейки, а люди. Каждый из них двумя руками держал большую свечу. В длиннополых одеждах, похожих на церковные, они спускались с окрестных скал, следуя друг за другом. Так же ритмично покачиваясь, не сбиваясь, подпирая взглядом спину идущего впереди, странные монахи ступали шаг в шаг, повторяя те же слова:
«Родился последний мужчина. Родился!
Родился последний мужчина. Родился!
Родился последний мужчина. Родился!»
Вся эта фантасмагория, в зловещей тишине которой, наполняя гулом долину, раздавалась только одна фраза, превратила нахлынувший на Сергея страх в панику. Теряя контроль, молодой человек неожиданно почувствовал железный обруч, до боли сжавший его виски. Будто кто-то выдавливал из него человеческую суть. Само понимание, чтоесть он. Ощущение себя как существа начало медленно покидать мужчину.
К несчастью, фантасмагория была не только в этом. И в самом романе герои и героини, действующие лица, слабо тянущие на героев, и просто знакомые люди вспыхивали, словно маяки, казалось, безо всякой системы, то тут, то там, то в одной главе, то в другой, неожиданно возвращая память читателя на десятки страниц назад, будто стремясь запутать, закрутить его в вихре событий, но и одновременно освещая в то самое мгновение единственно верный путь, по которому следовало идти автору уже вместе с листающим эти страницы. Все персонажи, да и он сам, иногда казались Сергею пришельцами из ниоткуда, без какого-либо смысла, с обманчивой и скрытой целью увлечь и увлечься в глубины бытия, усеянного вопросами-призраками, так волнующими его. Бытие это было или сознание? И чьё тогда бытие, и чьё сознание? Гроздья, семена вопросов всходили и, расцветая, получали ответы на страницах, но неизменно рождали новые и новые подобия свои. Как колосья неубранной пшеницы, рассыпали они зерна, не мирясь с печальным концом, уготованным человеком, чтобы уродить всходы ещё более многочисленные на совсем недавно заботливо вспаханном им же поле, делая бесконечным и теряющим смысл процесс их созревания. Как и каждый неубранный колос осыпавшимися зёрнами даёт жизнь десяткам новых, так и не найденный ответ на вопрос порождал другие, а найденный — лишь открывал бесконечность далей такого пути, разбрасывая повсюду, уже вместо зёрен-маяков, одно отчаяние от сознания ускользающей истины. «Свой жизни путь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Слова великого флорентийца всё чаще и чаще приходили к нему дождливыми вечерами.
