Книга Жестокая любовь государя, страница 64. Автор книги Евгений Сухов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Жестокая любовь государя»

Cтраница 64

Нищие место побоища покидали озлобленными: махали над головами клюками и кулаками, обещали в защитники призвать Гордея Циклопа, а уж он-то доберется до правды! Сплевывая кровь и зубы на грязь, нищие гуртом побрели в сторону Городской башни.

А в городе будто ничего не изменилось: на базарах и у соборов попрошаек по-прежнему водилось во множестве, только клянчили они милостыню громче обычного и были более навязчивы, чем прежние обитатели. Редкий из прохожих проходил мимо, не бросив в пыльные котомки медный грошик.

Этой ночью на Городской башне было не до сна. И ближайшие посады тревожили возбужденные голоса его обитателей. Стрельцы караулом обходили ночной город и на огромные замки запирали чугунные решетки, которые делили московские улочки на множество отрезков. В одном месте стрельцы закрыли двух пьяных бродяг. Долго трясли их за шкирки, тузили под бока и, принимая за воров, лупили кнутами. Потом, поддав коленом под зад, выперли с улицы вон.

Городская башня жила своим порядком, и редко какой из караулов осмеливался подойти поближе. Здесь собирались тысячи бродяг и нищих, которые орали срамные песни и через высокие решетчатые заборы грозили ночному дозору. С трудом верилось, что это те самые безропотные нищие, которые с рассветом покинут Городскую башню, чтобы смиренно выпрашивать медь у проходящих мимо зажиточных московитов.

Каждый из них уже много лет сидел на одном месте и был такой же неотъемлемой частью города, как Чудов монастырь или царский дворец. Горожане могли их не заметить, как верстовой столб, стоящий на дороге, и только жалобный голос бродяги напоминал о том, что они живые, и тогда звонкий гривенник падал на булыжную мостовую, высекая из нее громкоголосую трель.

Все, что происходило в воровской артели, свершалось с благословения Гордея Циклопа, только он был царем и судьей для каждого бродяги, переступившего ворота стольного града. Только он один мог карать и миловать, только он собирал пятаки и гривенники с нищих, сидящих на папертях и базарах. Эта мзда была всего лишь небольшой платой за ночлег на Городской башне, и каждый из бродяг с легкостью расставался с пятаком, понимая, что в случае несправедливости может рассчитывать на могучее покровительство всесильного Гордея.

Такой порядок существовал всегда. Он был установлен задолго до появления Циклопа, и одноглазый ревнитель истины был только наследником воровского закона.

Однако Гордей устраивал свое царствие по-особому, привнося в него монашескую мораль. На каждого ослушавшегося он накладывал епитимью, заставляя отступника подолгу молиться или без корысти для себя собирать для братии милостыню, а то и просто повелевал стоять на площади без шапки и орать во все горло, что он, дескать, клятвоотступник и требует всякого покаяния. Рядом лежала обычно плеть, и ослушавшийся Гордея слезно умолял каждого прохожего лупить его кнутом вдоль спины.

Но, несмотря на монашеский чин, не ведал меры Гордей в питии и в прелюбодеянии. Его безмерная утроба вмещала в себя зараз до полведра браги, а по городу гуляли слухи о том, что однажды он сумел перепить самого Никифора Ключника, который не выходил на Красную площадь клянчить милостыню без того, чтобы не выпить ведро настойки, а вместо денег он обычно просил поднести ему ковшик студеной медовухи.

Циклоп часто появлялся в окружении баб, как самодержец в сопровождении бояр. До утра на самом верху башни, где находилась комната Гордея, раздавались крики счастья и блаженной истомы.

А ранним утром в окне появлялся и сам хозяин Городской башни. Он сладко потягивался, смачно плевал вниз и, с интересом проследив за полетом сопли, шел молиться. О богослужении он не забывал никогда и частенько в низенькой часовенке проповедовал заблудшим братьям о мирской суете. Даже самая бесшабашная ночь не могла отвратить его от утренней молитвы.

А помолившись, и грешить было легко!

Гордей Циклоп всегда ревниво оберегал свои границы от всякого посягательства, безжалостно расправляясь с каждым новоявленным хозяином, посмевшим оттеснить нищих с базаров и площадей. Когда такое случалось, «счастливчик» никогда не пировал более недели, и вскоре его находили повешенным далеко за посадами или рыбаки сетями вылавливали распухший труп. Гордей, как наседка, оберегал от возможных неприятностей свой несмышленый выводок. Если и существовала сила, способная потягаться с ним, так это Яшка Хромой.

Два чернеца. Два разбойника. Они поделили между собой Москву так же легко, как во время обеда царь ломает пирог, чтобы угостить ближних бояр.

Яшка хозяйничал в посадах, обложив деревеньки сносной данью. Не захотят выплатить долг селяне, так разбойники избы подожгут, и управы на них не сыщешь.

Гордей промышлял в Москве. И только в прошлом году Яков посмел оттеснить калек с Семеновской площади, а вот сейчас повыгонял нищих и с базаров.

Обиженные попрошайки ввалились к Гордею Циклопу всем миром, перебивая друг друга, поведали о проделках Яшки Хромого.

Чернец смахнул с колен молодую девку, хлопнул ее по бедру и сказал:

— Некогда мне, Марфа… дела артельные ждут, а ты мне завтра в баньке спинку потрешь. — И, оборотясь к взбудораженной черни, со значением вопрошал: — Стало быть, Яшка Хромец вас с базаров попер?

— Прогнал, батюшка, прогнал, Гордей Яковлевич, — кланялись просители.

— А какого вы тогда дьявола не оборонялись?

— Да оборонялись мы, батюшка. Как умели, так клюками и отмахивались, да разве с такой оравой справишься!

Циклоп хмыкнул, представляя, как нелепо выглядели нищие, размахивающие костылями. Ну и народу, видно, собралось, чтобы посмотреть на эту потеху! Эта забава поинтереснее пляшущих медведей.

— У них народу поболее будет, как набросились все скопом, так и выпроводили с базаров. А кто упирался шибко, так того повязали и на телеге за город свезли.

— Сколько же их было?

— Много, государь! Может, тысяча, а может, и поболее.

Видать, Яшка Хромой поднабрался силы, иначе отчего ему с Циклопом воевать? Готовился, видать, не один день, призвал бродячих монахов со всей округи. А эти детины, по дорогам шастаючи, совсем татями сделались. Непросто будет с ними совладать.

Циклоп почувствовал, как лоб под повязкой намок, он убрал ленту, вытер ладонью взмокшее лицо, и бродяги увидели вместо левого глаза огромную яму.

— Так, — протянул Гордей, — если ему дальше потакать, то он меня и с Городской башни попрет.

— Попрет, батюшка, истинный бог, попрет, — пискляво голосили просители, не смея пройти в глубину комнаты. — Он таков!

— Ладно, будет ему еще. Эй ты, Гришка! — окликнул Циклоп широкоплечего монаха в ветхом рубище с тяжелыми веригами на толстой шее. — Созывай всю нашу братию, пусть к сторожевой башне подходят. Накажем супостата. А еще народец разный с посадов покличь. Яшка Хромец их такой данью обложил, что они едва дышат, горемышные.

Гришка был правой рукой Гордея Циклопа. Высоченный, одаренный от природы огромной силой, он казался языческим Ярилой, пришедшим из древнеславянских преданий. Природа вырубила его так же просто, как древние ваятели тесали своих идолов. Огромную лохматую голову прикрывал шлык, [54] который был тесен, и строптивые желтые волосья вылезали из-под сукна, как солома из стога сена. Его широкие плечи ссутулились под тяжестью огромных цепей, которые больше сгодились бы для того, чтобы держать на них свирепых медведей. Чугунный крест вполовину груди казался на его долговязой фигуре такой же естественной деталью, как огромные ручищи и ноги в толщину бревен.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация