– Во Вторую мировую, – ответил Флеминг.
– Ах, во Вторую мировую, – протянул Клермон. – Когда это было! Уже никто и не помнит.
– Не очень давно, – заметил Флеминг. – Аррьета, я думаю, должна помнить.
– Ничего я не помню! – ощетинилась Аррьета, которая всякий намек на свой возраст воспринимала в штыки. – Меня тогда еще и на свете не было!
Родители Флеминга были чистокровными англичанами. Странное имя, выбранное ими для сына, было вызовом «проклятой буржуазии» – молодые люди были не то коммунистами, не то хиппи, одним словом, выступали против монархии, буржуазии, фашизма, церкви в частности и буржуазных устоев в целом. Они колесили с такими же борцами идеологического фронта по городам и весям страны, держались стаей, покуривали травку, а то и чего похуже, устраивали экологические пикеты против размещения американских военных баз в Англии и войны во Вьетнаме.
На тот момент, когда маме Флеминга приспело время рожать, его папа подрался с одним немецким рокером, с которым они делили стоянку. В пылу драки будущий отец орал: «Я тебе устрою Сталинград, Гитлер недобитый! Это тебе за бомбежку Лондона! – отвешивая при этом немецкому рокеру по полной программе. – А это – за бомбежку Дрездена!» Он начисто выпустил из виду тот факт, что Дрезден бомбили вообще-то американцы. Немецкий рокер не остался в долгу, и какой-то слабак, у которого не выдержали нервы при виде крови, вызвал полицию.
Что тут началось! Сирены полицейских автомобилей, щелканье винтовочных затворов, круглые каски рассыпавшихся по стойбищу «бобби», рявканье команд, усиленное мегафонами, вопли потревоженных хиппи и рокеров, которые одинаково не любят полицию, свист пролетающих тяжелых предметов, взрывы петард… Ад кромешный, да и только! А будущая мама в это время орала, рожая, под каким-то кустом в компании спившегося врача, в незапамятные времена лишенного диплома за пьянство и продажу наркотиков, и подружки-хиппи, визжавшей с ней за компанию.
В итоге здоровенький на диво новорожденный получил имя Сталинград. Он вылетел на свет божий прямиком в гущу потасовки, криков, рева рогатых рокерских мотоциклов и слепящего света фар. Согласитесь, человека, родившегося в подобной обстановке, трудно испугать или удивить чем бы то ни было. Да еще с таким именем!
Сталинград родился не только здоровеньким. Он был еще на диво умным и сообразительным мальчиком. Лет примерно в шесть он понял, что с него хватит кочевой романтики, и стал оглядываться вокруг в поисках выхода. Мама как-то рассказала ему о своем папе-вдовце, который был, оказывается, «подлой судейской крысой на службе у проклятой буржуазии», то есть адвокатом, и проживал в небольшом приморском городке Брайтон.
В один прекрасный день старый джентльмен, адвокат из Брайтона, не подозревавший, что у него есть внук, получил письмо. Сталинград умел читать – учили его все понемножку, скуки ради, но писал он, прямо скажем, плохо и наделал много ошибок. Вкупе с ошибками и большими кривыми буквами письмо в замусоленном конверте кричало о помощи. Он не жаловался и ни о чем не просил – бедный ребенок просто сообщал деду, что он есть на свете. А также – что через три дня они бросают якорь под Лондоном, в деревеньке Вестчестер.
Там и произошла историческая встреча отца и блудной дочери, носившая абсолютно случайный характер. Сталинград, опасавшийся, что дед его заложит, очень волновался, но дед оказался мировым парнем. Он так естественно разыграл удивление от встречи, что Сталинград даже решил было, что дед не получал письма и появился в Вестчестере случайно.
Дочь расплакалась, невенчанный зять смущенно топтался рядом.
– А это кто? – спросил гость, указывая на не особенно чистого мальчика рядом с ними.
– Наш сын, – ответила мама.
– Сталинград! – Мальчик, не имевший ни малейшего понятия, насколько необычно его имя, протянул деду руку.
– Красивое имя, – похвалил новоиспеченный дед, не выказывая ни малейшего намерения упасть в обморок.
Дедушка провел с мальчиком весь день и был совершенно очарован. Вечером он заметил, что мальчику пора в школу, да и подумать о колледже не помешало бы. Лучше все делать заранее. Мама тут же завела речь насчет проклятой буржуазии и насчет того, что она своего ребенка… в проклятые лапы… ни за что! И вообще, свобода или смерть! Но папа оказался дальновиднее…
Из Вестчестера дед с внуком уезжали вместе. Сталинград – в новом костюмчике, гордый, не верящий своему счастью. Он обнял маму, прощаясь, и вдруг расплакался, словно предчувствовал, что они никогда больше не увидятся. Так оно и вышло – полгода спустя она погибла в автомобильной катастрофе, а отец после этого сгинул без следа…
Сегодня с утра вся четверка была занята тем, что пыталась определить лучшую претендентку из пяти девушек, найденных Грэдди Флемингом в Интернете. Две девушки уже прошли экзамен, с минуты на минуту должна была появиться третья. Приемом на работу обслуги – переводчиков, гидов и других служивых на местах – ведал Флеминг, но Аррьета, развлечения ради, тоже лезла, да еще и таскала с собой Клермона. И теперь Флеминг давал понять обоим, чтобы не совались, куда не просят.
Он попросил Клермона, чтобы не болтаться зря, запечатлеть интервью для хозяина, который, если мнения разделятся, возможно, станет арбитром в споре. Клермон, озабоченно хмурясь, согласился.
– Надеюсь, в камере есть пленка, – заметил Флеминг, и Клермон взорвался.
– Сколько можно! – заблеял он, заикаясь от возмущения. – Сколько можно… упрекать человека… за это… за один-единственный… просчет? Это… это… негуманно, по меньшей мере! Вам, Сталинград, только бы гадость сказать!
– Расценивайте это как дружескую подсказку, – ответил Флеминг, и Гайко у двери снова ухмыльнулся.
«Душонка, обремененная трупом», – называл Клермона Флеминг, цитируя древнегреческого философа Эпиктета.
«Труп, не обремененный душой», – называл его Гайко, перефразируя того же философа.
Как все уже поняли, силы в команде определялись противостоянием два на два, или стенка на стенку, что добавляло остроты рабочей рутине. Аристократы против интеллектуалов и рабочего крестьянства. С исторической точки зрения, первые обречены – общеизвестный факт. Правда, Аррьету можно было отнести к аристократам с большой натяжкой. Скорее, к примкнувшим, а значит, к более живучим.
* * *
Третьей девушкой сегодня была Наташа Устинова. Она вошла, улыбаясь чуть судорожно, и сказала по-английски:
– Добрый день.
– Прошу вас, сюда, – Флеминг поднялся ей навстречу из-за бюро и указал на кресло в середине комнаты. – Наталья Устинова, если не ошибаюсь?
Наташа кивнула. Осторожно подошла к креслу и села. Выпрямила спину и сомкнула коленки, как учила Татьяна.
– Очень приятно, – Флеминг ободряюще улыбался. – Это – Аррьета, самый тонкий представитель нашей команды.
Наташа взглянула на Аррьету, в упор рассматривавшую ее, и чуть порозовела. Она чувствовала себя скованно. Среди таких необычных людей она находилась впервые в жизни. Приятный молодой человек ей понравился, его улыбка была ободряющей. Женщина с гордо вздернутым подбородком, Аррьета, понравилась ей меньше, так как напомнила стервозную начальницу – ту, от которой разило французскими духами.
