— Смотри, — снова пытается завязать разговор Марго, — вон папа. Уже развел костер, видишь? Как обещал. — Слова звучат фальшиво. Никогда она не научится разговаривать с детьми. Может, потому-то и не дано ей стать матерью. Не дано, и все. Не умеет она ладить с детьми — нет дара, таланта, называй как хочешь. Она разговаривает, будто играет роль матери в спектакле.
— Там папа? — спрашивает мальчик.
— Да, конечно, милый, — громко смеясь, заверяет Марго и, смахнув еще слезинку, взбивает волосы возле правой щеки.
Мальчик хмурится, прижимает ладонь к стеклу.
— Это… — начинает он, но умолкает.
Марго ждет.
— Это мой сад? — спрашивает мальчик и, обернувшись, касается ее руки, и у Марго от неожиданности вырывается вздох.
— Да, Теодор, это твой сад. Играй здесь где хочешь и…
— Я не Теодор, — снова заявляет он. «Феодор».
— Поняла, — кивает Марго и садится на корточки, спиной к двери, лицо ее вровень с его лицом. — Очень уж трудное имя, правда? Был у меня знакомый Теодор, но все его звали Тед.
— Тед, — повторяет мальчик, по-прежнему глядя на сад. — А где качели?
— Хочешь качели? Повесим тебе качели.
— Оранжевые.
— Конечно, оранжевые. Какие хочешь.
И мальчик, не глядя на нее, спрашивает:
— Ты моя мама?
Слово это действует на Марго удивительным образом. Проникает в самое сердце, падает в душу, словно монета в щель автомата. Будто распарывает застарелый узел где-то внутри. Марго смотрит на стоящего рядом ребенка, потом — в глубь комнаты. Выпрямляется, облизывает сухие губы. В комнате кроме них двоих никого. В фарфоровой вазе стоят, будто сжав губки, нераскрытые розы. Часы на камине равнодушно отсчитывают секунды, на часах поблескивают лаком деревянные херувимы. Фарфоровые пастушки в нише над кроватью заботливо склонились друг к другу, крохотные ушки закупорены глазурью. В кухне что-то звякает — то ли тарелки в раковине, то ли что-то упало с полки. Марго вновь оглядывается на мальчика. Лицо его обращено к ней, взгляд беспокойный, вопрошающий, голову он держит чуть набок, будто прислушивается. Резкий ветер задувает из сада, колышет занавеску.
Марго, сглотнув, снова облизывает губы, берет мальчика за руку.
— Да, — спешит она ответить, — я твоя мама.
* * *
Элина сбегает по лестнице, открывает входную дверь. На крыльце стоит Симми под огромным красным зонтом.
— Привет! — говорит он. — Как дела?
— Очень рада, что ты пришел, — с трудом отвечает Элина, — вот такие дела.
Симми заходит в прихожую, стряхивает зонт. Брызги летят во все стороны, и Элина представляет пса, выскочившего из воды.
— Ну и погодка. — Симми протягивает руки и стискивает ее в объятиях.
— Спасибо большое, что пришел, — бормочет Элина, держа его за локоть. — Не знаю… я не знала, как быть… то есть… не хочу его оставлять… понимаешь… одного. Мне из дома не выйти…
Симми кивает, дружески треплет ее по спине:
— Понял, понял. Рад помочь. Когда угодно. Честное слово.
Из гостиной доносится тоненький писк. Элина вытирает слезы.
— Мне нужно…
— Давай.
Иона в гостиной, на коврике, переворачивается туда-сюда. Дрыгает ножками, опускает их на пол, перекатывается на животик, снова на спинку. От усердия он пыхтит и всхрюкивает.
— Удивительно, — бормочет, наблюдая за ним, Симми. — Так старается!
— Еще бы, — кивает Элина. — Со вчерашнего дня только этим и занят. Еще чуть-чуть, — Элина показывает большим и указательным пальцами, — и поползет. Но пока не совсем получается.
— На него смотреть больно, — замечает Симми. — Так хочется ему помочь. — Он склоняет набок голову. — Похоже на ход конем, правда? Как в шахматах. Вбок-вперед, вбок-вперед. — Сцепив ладони, он смотрит на Элину. — Ну, расскажи, какие новости.
Элина снова вздыхает, садится, затем опускается на пол рядом с Ионой.
— Не встает с постели, — говорит она вполголоса. — Молчит, совсем не разговаривает. Ничего не ест. Иногда удается его напоить — глоток-другой, не больше. Спит почти весь день и всю ночь, иногда просыпается. Не знаю, что делать, Сим. — Не в силах поднять на него взгляд, Элина берет с пола игрушку Ионы, погремушку с бубенцом, и потряхивает. — То ли вызвать врача, то ли… то ли… но что я скажу?
— Гм… А Феликс и… Феликс хоть раз давал о себе знать?
— Заходил. Звонит каждый день, хотя бы раз, а то и два.
— И Тед с ним не разговаривает?
Элина качает головой.
— И она заходила, — шепчет она. — Когда Тед…
— Высадил стекло?
Элина, судорожно сглотнув, кивает:
— Это был ужас, Сим. Я думала, он хочет… он собирается…
Симми качает головой.
— Бедная Малышка Мю, — шепчет он.
— Да что я, — возражает Элина. — Бедный Тед.
— Бедные вы, бедные.
Элина берет на руки Иону.
— Поднимемся к нему, — предлагает она.
На лестнице Элина оборачивается.
— Я ненадолго, — шепчет она. — На часок, не больше. Даже не знаю, стоит ли мне. Но если это поможет… сам понимаешь.
— Еще бы, — кивает Симми. — Если есть хоть маленькая надежда, значит, оно того стоит. — Он достает что-то из кармана и протягивает Элине: — Вот, держи. Поезжай на моей машине.
Элина смотрит на ключи от машины.
— Не надо, Сим, я такси поймаю.
— Нет. Она стоит возле дома. — Симми вкладывает ключи ей в ладонь, сжимает ее. — Бери.
Элина, кивнув, прячет ключи в карман.
— Спасибо.
— Ерунда.
На лестничной площадке они останавливаются.
— Тед? — окликает Элина. Она медлит у открытой двери спальни, не решаясь зайти. На ковре — треугольник света, посреди него, словно актер в лучах рампы, — одинокий синий носок. — Тед? — повторяет Элина.
Тед лежит под пуховым одеялом, лицом к стене.
— Тед, Симми пришел.
Фигура под одеялом неподвижна.
— Слышишь? — продолжает Элина. — Симми пришел тебя проведать. Тед? Как себя чувствуешь? — Она оглядывается на Симми, тот выходит вперед.
— Тед, это я. Слушай, Элине нужно отлучиться ненадолго, вот я и пришел составить тебе компанию. У меня с собой журналы, газеты, есть что перекусить, есть даже роман о тюремной жизни, на шестьсот страниц, так что скучать будет некогда. — Он тяжело плюхается в кресло. — С чего начнем, с тюряги? Или с легкого чтива о состоянии экономики? — И, не дожидаясь ответа, открывает роман и начинает читать зычным голосом, передразнивая австралийский акцент.
