— Хороший из него отец?
— Гм… — Элина смотрит, как Тед, сидя в шезлонге, прикрывает ладонью то один глаз, то другой. — По-моему, — бормочет она, — все отлично.
Отец Теда гасит сигарету о блюдце.
— В наше время было проще.
— Правда? Чем проще?
Он пожимает плечами:
— От нас ничего не требовалось — ни подгузники менять, ни варить, ничего. Нам все давалось легко. Купать ребенка время от времени, водить по воскресеньям в парк, на день рождения, в зоосад и тому подобное. Вот и все. А им тяжело приходится. — Он кивает на Теда.
Элина сглатывает.
— А как же…
Из сада доносится: «Боже!» Не успев сообразить, в чем дело, Элина уже на ногах.
Мать Теда держит Иону подальше от себя, сморщив нос:
— Займись им.
— Конечно, сейчас. — Элина, подхватив Иону, несет его в дом. Иона, запустив пальчики Элине в волосы, лопочет ей в самое ухо: «Угум-брр!» — будто делится тайной.
— И тебе угум-брр, — шепчет Элина и, взяв в прихожей сумку, несет Иону в ванную. Ванная совсем небольшая — мать Теда называет ее «уборная», и Элине вначале представлялась уборная актрисы. Элина кладет возле раковины салфетки, чистый подгузник. И, сев на крышку унитаза, укладывает на колени Иону.
— Вввяк! — ликующе визжит Иона, хватаясь за свои пятки, за волосы и рукав склонившейся над ним Элины, и стены крохотной ванной отзываются эхом.
— Ох, — бормочет Элина, выпутывая пальцы Ионы из своих волос, расстегивая его костюмчик, — очень уж громко у тебя получилось! Скажем так… — И умолкает. А потом восклицает: — Ой!
Ноги и спина Ионы в жидких какашках; они протекли сквозь распашонку, кофточку, костюмчик и просачиваются сквозь юбку Элины. Таких фонтанов он не пускал уже давно, и надо же этому случиться именно здесь, именно сейчас!
— Черт, — бурчит Элина, — черт, черт!
Она расстегивает костюмчик, выпрастывает из рукавов ручки Ионы, осторожно, чтобы не испачкать его. Иона возмущен, что его раздевают. На его личике проступает растерянность, нижняя губка выпячивается.
— Что ты, что ты, — приговаривает Элина, — все хорошо, хорошо. Уже почти все.
Она поспешно стягивает с него костюмчик и отшвыривает прочь. Когда Элина стаскивает с Ионы распашонку, вдруг раздается отчаянный вопль — должно быть, она нечаянно задела ухо. Малыш, весь напрягшись от гнева, судорожно вздыхает, готовый вновь закричать.
Скомкав грязную одежду, Элина бросает ее на пол. Одним движением перевернув Иону, который визжит и брыкается, она торопливо вытирает ему спину. В ванной нестерпимо жарко. Пот выступает над губой, под мышками, струится вдоль спины. Иона лежит голенький, сердитый, скользкий от влажных салфеток. Элина тянется за чистым подгузником — только бы надеть, и все будет хорошо. Тельце Ионы вдруг напрягается. Подгузник уже у нее в руке — еще чуть-чуть, — и тут Иона вновь выпускает зловонную струю.
Струя получается необычайной силы. Элина еще вспомнит об этом, а сейчас ей не до раздумий. Все забрызгано: стена, пол, юбка, туфли. Элина слышит собственный голос: «Боже!» — будто издалека. Она застывает на миг, не в силах пошевелиться, не зная, что делать. Прижав подбородком к груди подгузник, она шарит в сумке в поисках салфеток, и тут Иона пускает новую струю. Элина успевает лишь подумать: все в дерьме — «уборная», я, Иона. Жгучие слезы наворачиваются на глаза. За что хвататься? Отмывать ребенка? Стену? Плинтус? Белоснежное полотенце для рук? Юбку? Туфли? Даже пальцы ног и те в дерьме, скользкие, липкие. Дерьмо просачивается сквозь юбку, вонь неописуемая. А Иона все кричит и кричит.
Элина, наклонившись вперед, щелкает шпингалетом.
— Тед! — зовет она. — ТЕД!
В прихожую вбегает Клара, бровь дугой. Элина окидывает взглядом ее шелковое плиссированное платье, золотистые босоножки с тонкими ремешками.
— Эй, — окликает ее Элина сквозь дверную щелку, стараясь не выдать волнения, — позови, пожалуйста, Теда.
Спустя минуту в «уборную» проскальзывает Тед. Элина рада ему как никогда.
— Боже, — восклицает Тед, глядя по сторонам, — что стряслось?
— Сам догадайся, — устало отвечает Элина. — Возьмешь Иону?
Тед нерешительно оглядывает себя сверху вниз.
— Хочешь — возьми Иону, а хочешь — вымой пол, — предлагает Элина, пытаясь перекричать вопли малыша. — Как тебе больше нравится.
Тед берет орущего, извивающегося Иону и держит на вытянутых руках. Элина вытирает сына, сует Теду чистый подгузник:
— Хорошо, вот сменная одежда. Ты оденешь его, а я наведу порядок.
Тед протискивается к раковине, а Элина, встав на четвереньки, отмывает стены, плинтус, пол. Закончив, она идет к двери мимо Теда, который надевает на Иону распашонку наизнанку.
С минуту Элина стоит в прихожей, прислонившись к стене, закрыв глаза. Иона уже не кричит, а хрипло, надрывно всхлипывает. Слышатся шаги, выходит из ванной Тед. Элина открывает глаза. Перед ней сын, весь заплаканный, сосет палец.
— Надо бы тебе переодеться в чистое, — замечает Тед.
Элина вздыхает, прячет лицо в ладонях.
— Может, пойдем домой? — говорит она сквозь пальцы.
Тед раздумывает.
— А мама как раз чай заварила. Попьем чаю — и сразу домой, ты не против?
Руки Элины бессильно падают; Тед избегает ее взгляда. Велико искушение придраться к чему-то, затеять спор, но Элина спохватывается:
— Кстати, как себя чувствуешь?
Тед смотрит на нее:
— А что?
— Ты опять делал вот так.
— Как?
Элина хлопает глазами:
— Вот так.
— Когда?
— В саду. Только что. И ты как будто… как бы это сказать… где-то витаешь.
— Ничего подобного.
— Со стороны виднее. Что с тобой? Опять это? У тебя…
— Все хорошо. Я здоров. — Тед прижимает к плечу Иону. — Попрошу у мамы что-нибудь из одежды. — С этими словами он исчезает.
Элина поднимается следом за матерью Теда по винтовой лестнице, виток за витком, мимо закрытых дверей. В этой части дома ей бывать не случалось. Да что там, дальше просторной гостиной на втором этаже она никогда не заглядывала. Мать Теда ведет ее на четвертый, в спальню с бежевыми толстыми коврами, где шторы прихвачены шнурами с кистями.
— Ну, — мать Теда открывает платяной шкаф, — не знаю, что тебе и предложить. Ты ведь настолько крупнее меня. — Она сдвигает в сторону вешалку, другую. — То есть выше.
Элина смотрит из окна на площадь, на деревья, качающиеся на ветру. Листья оторочены рыжевато-бурой каймой. Неужто и вправду осень?