Мы ни разу не спали вместе после детства. С тех пор как открыли границу, Вика приезжала ко мне сто раз, и я приезжала к Вике сто раз, но мы уже были не дети, ни один из мужей не хотел уступить свое место… с тех пор как мы детьми ночами шептались в одной кровати, как все будет, с нами много чего случилось, что было невозможно представить, но все, все хорошее, любовь, любовь, любовь, книги, книги, книги, и все плохое, папина ранняя смерть, Викина болезнь – это была наша жизнь, а вот обыск, наркотики, прослушка – не наша…Мой рассказ занял пять минут. Мы решили, что Вика заберет Андрюшечку и Муру. Непонятно, что с нами делают, чего от нас хотят, нужно отправить детей.
– Прослушка? Нас с тобой слушали? – изумилась Вика.
Ну… да. Все эти месяцы сотрудники отдела по борьбе с организованной преступностью слушали, как мы обсуждаем персонажей, сюжеты, финалы, как говорим друг другу «знаешь, я думаю, что…» и «понимаешь, я чувствую, что…» или «понимаешь…». Они знают, что мы обе чувствуем по поводу… по любому поводу.
– А если кто-то из сотрудников отдела по борьбе с организованной преступностью пишет роман о буднях полиции или детектив? А если бы он однажды не выдержал и вступил в наш разговор с фразой «а вот у меня финал…»… Его бы наказали за провал, – мечтательно сказала Вика.
Под утро Вика уснула, а я не хотела засыпать, хотела чувствовать ее рядом с собой. Вика спит рядом – это как будто я опять стала собой, совсем собой, и я еще невзрослая, и папа живой, и я еще не знаю, что впереди, но это точно прекрасно. Катарсис бывает от музыки (Баха), бывает от вербализации негативных чувств (скажешь «ненавижу!») или от телесной экспрессии (вдруг заорешь «а-а-а!»), у меня случился катарсис от того, что я дышала в унисон со спящей Викой.
Все эти дни я не ела, только пила кофе, я выпила столько кофе, – если в меня опустить монетку и ткнуть в живот, я выдам эспрессо. И вдруг захотела есть! Принесла упаковку сыра «Гауда», 330 граммов, попробовала – не тошнит, не тошнит! Сидела на кровати, смотрела на Вику и ела впервые за эти дни, всю упаковку съела. А Вика любит цфатский сыр, он только в Израиле продается.
Кроме катарсиса и сыра «Гауда» у меня случился инсайт. Термин «инсайт» был впервые применен в опытах с обезьянами: обезьяна после нескольких неудач в попытке достать банан прекращала активные действия и просто разглядывала предметы вокруг себя, – и внезапно приходила к правильному решению, доставала банан. А вот мой инсайт: расслабиться, войти в поток, разглядеть предметы вокруг себя и всецело положиться на профессионалов (Василия Васильевича). За одним инсайтом последовал другой: у Андрюшечки диктант, а у Муры свадьба, поэтому они останутся со мной.
Утром Андрюшечка кричал: «Раз Вика! К чер-рту школу! К чер-ртовой матер-ри диктант!»
– Вырастет таким же брутальным мужчиной, как отец, станут вместе орать «я сказа-ал!», и что мы будем делать? – сказала Вика.
Отправили брутального мужчину в школу. Разбудили Мурку и велели ей спать дальше, – она не может уйти из дома, у нас нет входной двери, так что пусть спит, ни о чем не волнуясь. Поехали в аэропорт: полчаса до аэропорта, четыре с половиной часа до Бен-Гуриона, полчаса до Тель-Авива. Вика прилетела на одну ночь.
Когда нужно было идти на регистрацию, Вика сказала: «Это последний раз». Это прозвучало так буднично, что я даже не задохнулась от ужаса. Вика имела в виду, что она последний раз в Питере.
Что мне было делать? Плакать, кричать «я не смогу без тебя жить»? Она знает, что я не смогу без нее жить. Бодро отозваться «ну что ты говоришь…»? Но как я могу оставить ее с этими мыслями одну?… Может быть, ей нужно, чтобы я с ней об этом поговорила.
– Ну нет. Ты не умрешь. Помнишь, сколько мне было, когда папа умер? Двадцать три года. В двадцать три года человек еще маленький. И Мурке сейчас двадцать три, – попробуй мы с тобой умереть, она расплачется-раскричится: «Что мне надеть?!».
– Жуткий начнется скандал, лучше не пробовать, – кивнула Вика.
Всего одна ночь – один катарсис плюс два инсайта, – и Вика улетела, ей нужно в больницу.
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Не п-помню к-какой день
Кафе «Кузнечик» на Литейном, напротив Большого дома. Зловещий адрес, особенно в нашем случае. Василию Васильевичу удобно встречаться со мной именно здесь, рядом находится что-то ему нужное, то ли Большой дом, то ли детский сад его внука.
Василий Васильевич был у Марфы. Меня удивило, что он не сказал мне: «Теперь я вас понимаю, Марфа – чудесная девочка!» Я просила его не рассказывать Марфе, что Андрея считают организатором преступной группировки, что он не живет дома. Не хочу, чтобы она представляла себе ужас, который у нас творится, страдала, винила себя.
Марфа передала мне письмо, спрашивала, готовы ли крылья ангела, что решили с Муриной фатой. Ей даже не пришла в голову мысль, что из-за нее мы отложим свадьбу, и мне еще больней оттого, что она придает себе так мало значения. Почему Кот Базилио не понимает, что Марфа – особенная девочка?…
– Ее не обижают? Она не голодная? Как она выглядит? Вы сказали ей, что мы думаем о ней каждую минуту, что мы все делаем, сказали?
Василий Васильевич кивнул, равнодушно кивнул. При слове «тюрьма» у меня замирает сердце, а у Кота Базилио нет, не замирает, для него обычное дело, что кто-то в тюрьме. Даже Марфа.
– Послушайте. Вам кажется, что вы в первую очередь должны спасать Марфу. Вы не так сильно волнуетесь за мужа. Вы привыкли, что ваш муж – сильный человек и со всем справляется сам. Вы не допускаете мысли, что сейчас он может не справиться.
Конечно, я не допускаю мысли, что Андрей может с чем-то не справиться! Кот Базилио не знаком с Андреем, если бы он увидел Андрея, он бы тоже не допустил.
– У оперов есть записи телефонных разговоров. Там кое-что есть.
– Что можно услышать в телефонных разговорах Андрея? Как он кричит: «Ты мне все сроки срываешь!» или «Уволю к чертовой матери!»? Он никого еще не уволил, даже в кризис… он не такой, как все, у него необычное для бизнесмена понимание, что сначала другим, а потом себе, – это не очень подходит для бизнеса, но он говорит: «Я не бизнесмен, я строитель». Он правда лучший человек на земле.
Василий Васильевич пристально смотрел на меня, это был не добрый взгляд, это был взгляд «в телефонных разговорах кое-что есть», взгляд адвоката, который работает с клиентом, независимо от того, продавец ли он наркотиков или лучший человек на земле.
– В телефонных разговорах ваш муж и Марфа договариваются о продаже наркотиков.
И что-то во мне – сердце? – понеслось наверх, в горло, и тут же с размаха вниз. Сердце в пятках, оказывается, не фигура речи, а возможное местонахождение.
– Простите… – сказала я.
Туалет направо по коридору, налево за углом. И там, в туалете, – раковина, унитаз, на зеркале салфетки, если посетитель вдруг расплачется, – закрывшись на защелку от всего мира, я испытала незнакомое прежде чувство, – а ведь прежде я просто заходила в туалет, как все люди. Защищенность и покой. Умиротворение. Плюс хитренькое мстительное «я в домике, никто меня здесь не достанет».
