Илья примирительно сказал:
– Персонаж – это семиотический объект, обладающий определенным набором свойств и культурными кодами. «Хомяк» в качестве культурного кода передает содержащиеся в нем свойства: неприхотливость, дружелюбие, способность обходиться незначительным количеством пищи.
Ирка благодарно кивнула – да, точно.
Если честно, правда не совсем на моей стороне.
Ирка сказала: «Я требую полного соблюдения частичного инкогнито» – разрешила назвать персонажа в ее честь, но без интимных деталей. Еще Аристотель говорил, что произведение – это живое существо, живет по своим правилам, оторвавшись от автора, иными словами, носогубные складки написались сами. Но Ирке нет дела до литературы, она просто хотела дарить знакомым книжку со словами «я здесь фигурирую»…Известен случай, когда один политический деятель собрался писать автобиографическую книгу, но его друзья не хотели фигурировать в книге и собрали деньги, чтобы он не писал книгу, и отдали ему вместо гонорара. Если бы Ирка отдала мне дневную выручку, я бы согласилась не писать?… Думаю… нет. Тем не менее упомянуть носогубные складки было не совсем порядочно.
Я зажмурилась и начала повторять про себя спасительные слова «фиеста, фиеста…». Я не имела в виду, что мне пора на полуденный отдых, и не сравнивала себя с Хемингуэем, просто успокаивала себя историей романа «Фиеста». Хемингуэй описал в романе друзей и любовницу и почти дословно воспроизвел их разговоры. Его друзья были уязвлены и чувствовали себя оскорбленными перед столькими людьми!..Перед сколькими людьми? Какой тираж был у Хемингуэя? А если учесть все переиздания? Аудиокниги? Переводы? «Фиеста» – один из самых переводимых американских романов. Это было не совсем порядочно.
– По статистике, каждую книгу читают три человека, умножим тираж на три… книжка продается хорошо, значит, будут переиздания, их тоже нужно умножить на три… Нужно было колоть не ботокс, а гиалуроновую кислоту, – бормотала Ирка.
Умберто Эко писал, что читатель использует текст «как проводник для собственных чувств, зародившихся вне текста или текстом случайно навеянных». Моя книжка пробудила в Ирке подсознательное чувство вины за то, что не сразу освоилась в мире косметологии.
– Ирка, прости меня, я была неправа, – сказала я.
Но это были не вполне искренние извинения, – а если бы друзья Хемингуэя посмотрели на это с другой стороны? Осознали, что теперь произнесенные ими слова не исчезнут, не растворятся в вечности, их страсти, ошибки, падения будут жить вечно, приблизительно вечно? У них бы голова закружилась при этой мысли!.. Вот и Ирка-хомяк, – кто вспомнит, что она вводила ботокс в носогубные складки? Никто. А благодаря моей книжке совершенно иная ситуация.
Я продолжала просить прощения, тупо твердила «прости меня за все, что я тебе сделала». Считаю, лучше не упираться и попросить прощения, даже если не чувствуешь своей вины, но – тогда тебя должны сразу же простить! А Ирка все не прощала меня! Атмосфера за столом оставалась напряженной, и Илья, заметив, что Иркина обида на меня уже переливается через край и моя обида на противного хомяка, испортившего прием Наших Новых Родственников, переливается через край, посмотрел на меня с выражением «что я тебе говорил, на свете счастья нет» и успокаивающе сказал:
– Девочки, все не так трагично… то есть, конечно, трагично, но не так. Ира не останется в литературе хомяком, потому что сиюминутное женское щебетанье – не литература. В литературе остаются произведения интеллектуально изощренные, с элементами самопознания и самобытной интерпретацией.
Я знаю, что в моих книгах нет интеллектуально изощренной интерпретации самопознания, всего лишь неприхотливость и дружелюбие, что по шкале номинаций и смыслов я не писатель, а хомяк. Но одно дело знать, и совсем другое, когда из бутылки выпускаются злые духи. И зачем обижать Тату, которой нравятся мои книги?
– Простите, Тата, но мы не говорим о книгах… о книгах нельзя. Сейчас будем подавать голубцы, – сказала я, стараясь замаскировать внезапным интересом к голубцам подступающие слезы.
Голубцы
Илья с отсутствующим видом смотрел в свой айфон. Из фейсбука Илья узнает все новости быстрее, чем из средств массовой информации.
– С каждым принятым законом Россия все дальше уходит от Европы, – сказал Илья и сам себе напомнил: – Мы не говорим о политике, мы едим голубцы.
– Зачем нам Европа, у нас особый путь развития, – сказал Никита, ни к кому не обращаясь.
– Особый путь, какой именно? – сказал Илья, ни к кому не обращаясь.
– Кому нравится, чтобы геи в церкви венчались, может валить в свою Европу, – сказал Никита, ни к кому не обращаясь. Злобно попробовал голубцы. – А где мясо?! – закричал Никита. – Мясо где?! На фига мне вегетарианские голубцы?!
Никита орал на Алену, как первобытный человек: «Где мя-ясо?!!» Алена кричала: «Не хочешь, не ешь!»
На лицах Наших Новых Родственников недоумение, испуг, ужас. Они не знают, что Никита и Алена – кричащая семья. Никита внезапно вскипает и орет «Ты!..», затем еще громче «А-а-а!», и когда со стороны кажется, что сейчас он ткнет в Алену вилкой, внезапно, как шарик, сдувается и шипит «Пусс-сечка…». Они не знают, что сейчас Никита кричит на Алену, потому что не может кричать на Илью, – они же не разговаривают.
Никита кричал:
– Я не хочу, не хочу!.. Не хочу итальянских голубцов!
Я прошептала Илье под Никитин крик:
– Ну вот, видишь? А ведь ты обещал вести себя дружески…
– Ага, ты бы и с фашистами дружила, – сказал Илья в полной тишине, нанес меткий точечный удар шпагой, он же сеньор Европы…
– Кажется, меня назвали фашистом? – Никита взвился так, будто Илья обернулся осой и укусил его в язык.
Я закричала:
– Нет! Конечно, нет!
– Конечно, нет, – меланхолически отозвался Илья. – Он не фашист, он сталинский недобиток.
То, что произошло вслед за этими словами, было похоже на блицтурнир сеньора Европы с медведем, как будто Илья делал в сторону медведя изящный выпад, а медведь рычал, отмахивался лапой.
– Да! Я из большинства! Да, я советский человек, ну и что?! Да, мне нравится сильная страна с армией и флотом! А ты, ты… наконец-то показал свою лисью морду – ты за Америку против нас!
Если люди хотят, чтобы иностранцы их поняли, они кричат. Россиянин Никита и европеец Илья кричали, – хотели понять друг друга?
– Конформист, не способный к анализу, недальновидный приспособленец, представитель тупой имперской позиции, – тупица, тупица! Европа тебе не нужна, ты с кем останешься, с Китаем? Будешь младшим братом Китая?
– Нет, старшим! Я – старший брат! – взревел Никита.
Илья попробовал голубцы, благовоспитанно кивнул Алене – «вкусно», и продолжил дискуссию:
– Ты разделяешь выбор власти, поскольку ты чиновник, а мой нравственный выбор независим, я не завишу от государства, в том числе экономически…
