В душе, однако, Мэй не злилась, интуитивно чувствуя его горе и боль, отчасти представляя потерянный Селвином мир. После войны он так и не вернулся на работу в юридическую контору в Бирмингеме. Мэй часто заставала Селвина неподвижно застывшим и смотрящим в поле, где паслись его старые лошади.
– Вот и меня списали со счетов, как бесполезную дряхлую клячу, – бормотал он.
– Как тебе тот парень, что обедал у нас в воскресенье, Макадам? – спросил он у Мэй в то жаркое утро. – По-моему, неплохой человек и явно положил глаз на мою сестру. Правда, в мужчинах она не больно-то разбирается.
Молодой Макадам нравился Мэй. Он прекрасно ладил с детьми. Родди, который стал учеником Денстонской приготовительной школы и всю неделю, кроме выходных, проводил в интернате, ловил каждое его слово. Селеста переписывалась с Арчи Макадамом и уже рассказала Мэй об их знакомстве на борту парохода, шедшего в Ливерпуль.
– А ты, значит, так и не рискнул взять себе жену? – как-то спросила Мэй Селвина, зная, что во время приступов депрессии этот человек невыносим, хотя по-своему симпатичен, особенно сейчас, когда шрамы от ожогов на лице зажили.
– Кому я нужен? Я даже на работе удержаться не могу. Да и к чему плодить детей в этом гнусном мире?
– Что уж тогда говорить обо мне, – усмехнулась Мэй, скрестив руки на груди.
Селвин посмотрел на нее и расхохотался.
– Вот что мне в тебе нравится: крепкая северная злость. Родди и Элла – отличные ребятки, можешь гордиться дочерью. Да ты и сама вполне еще хороша, если, конечно, кому-то нравятся такие вздорные бабенки.
– Мне принять эти слова как комплимент? – подначила Мэй.
– Как пожелаешь, только не приставай ко мне, дай спокойно похандрить.
Между ними установилась странная дружба: Мэй и Селвин то и дело подтрунивали друг над другом, отпускали шутки и остроты. Иногда эти отношения вызывали у Мэй смутную тревогу, заставляли желать большего.
С тех пор как Мэй переехала в Ред-хаус, минуло больше года, а она еще толком не изучила характер Селвина. То он выглядел отчужденным и замкнутым, а то вдруг делался разговорчивым и, казалось, был готов поделиться с ней всеми секретами. Война изломала столько жизней… Если бы Джо остался в Англии, он бы одним из первых записался в добровольцы. Возможно, сейчас от него осталась бы только медная табличка с фамилией на памятнике.
Селвин уцелел в пекле войны, и часть его натуры протестовала против этого. Он никогда не говорил ничего такого – как можно? – однако его чувства были слишком хорошо знакомы Мэй, и это придавало ей терпения и храбрости. Закончив с покупками, она отважно заходила в пивную и требовала, чтобы он шел за ней. Даже мертвецки пьяный, Селвин, приподняв шляпу, как настоящий джентльмен, послушно брел к выходу на заплетающихся ногах. «Моя вер-рная подруга, на войне со мною ря-адом, без нее мне никуда-а!» – затягивал он песню.
Мэй старалась сдержать улыбку, но не могла не признать, что тягаться с Селвином ей не под силу: он умен, образован и наделен отличным чувством юмора.
Селвин не просто отвозил Мэй домой с рынка – машину он вел так, будто выпускал пулю из винтовки: яростно взметал пыль, мчась вверх по холму, затем сворачивал налево и гнал по Бертон-роуд к Стритэю. Во время таких поездок Мэй молилась, чтобы на дороге не было телег и встречных автомобилей. Дома Селвин приносил все покупки на кухню, а она готовила ему чашку кофейного напитка из цикория. Порой их общение этим и ограничивалось до следующей недели.
Мэй наливала себе чай и относила поднос в свою комнату, которая прежде служила утренней столовой. По утрам в ней было много солнечного света, по ночам царили тепло и уют, и Мэй без опаски оставляла на столике начатое кружево и все инструменты, зная, что здесь их никто не тронет.
Селеста постоянно была в разъездах – подыскивала себе работу. «Теперь, когда Родди устроен, мне пора найти занятие вне дома, – сказала она Мэй. – Вверяю дом и сад в твои умелые руки, а черную работу можешь оставить миссис Аллен. Моя же обязанность – поддерживать корабль на плаву». Ее слова звучали весьма загадочно.
Мэй признавала, что роль хозяйки ей нравится. Она привела сад в порядок, восстановила цветочные бордюры и обустроила тенистую беседку, где с удовольствием отдыхала с книгой в жару. Казалось, тот нервный срыв случился с ней давным-давно, однако все еще бывали ночи, когда Мэй мучилась бессонницей и прежние страхи теснили грудь.
Элла быстро росла, черты ее лица становились все более изящными, а грива черных кудрей – все гуще и непокорней. У нее было много подруг, она участвовала во всех школьных затеях, а в сарае стояла целая коллекция ее эскизов и картин. Откуда в ней творческая жилка? Мэй понимала, что уже никогда не узнает этого, хотя в предрассветные часы терзалась размышлениями. Сколько можно лгать ей, отделываться полуправдами? Сколько нужно, – отвечала она самой себе. – Успокойся и спи, если не хочешь опять очутиться в сумасшедшем доме. Прекрати изводиться по поводу того, чего все равно не изменить. Уже поздно открывать правду. Кто теперь поверит в твою историю?
Глава 70
Ежегодный летний прием на лужайке теологического колледжа всегда был главным событием для обитателей Соборного двора. На этот раз Селеста появилась перед публикой в новом кремовом платье из хлопка, с кружевным лифом и манжетами. В такой чудесный денек грех не надеть обновку и не продемонстрировать гостям последнюю моду на чуть более укороченный подол.
На этом приеме Селеста сопровождала отца. Каноник Форестер с удовольствием угощался послеобеденным чаем, наблюдал за состязаниями по теннису и кеглям и отдыхал на скамеечке в компании других священников, вышедших на покой.
Селеста улыбнулась. Сколько таких же приемов ей пришлось вытерпеть в юности! Как все это знакомо, как по-английски, словно и не было ужасной войны. Многих уже нет, многие студенты погибли, и от них остались лишь имена на мемориальной табличке. Но сегодня для всех праздничный день, когда полагается нежиться на солнышке. Дамы прячут лица под зонтиками или широкополыми шляпами, чтобы сохранить благородную бледность или – как, например, она, – чтобы не темнели веснушки.
Родди предпочел остаться дома с Мэй и Эллой и теперь наверняка пристает к Селвину. Брат вообще никуда не выходит, за исключением пивной. К большому огорчению отца, он не посещает службы в соборе, однако его тоже можно понять. У одних людей война укрепила веру, у других – разрушила.
После бегства Селесты на родину прошло почти два года. Как быстро летит время! Она до сих пор боится любой бумаги с американским штемпелем. От адвокатов Гровера ничего не слышно; впрочем, это вовсе не означает, что однажды ее муж не явится на порог как снег на голову. Что тогда будет, даже думать не хочется.
Какая-то часть ее души жаждет продолжить дело, за которое она боролась, будучи сторонницей движения суфражисток. В Англии введено частичное право голоса для женщин, но только тех, кто старше тридцати пяти лет и владеет собственностью. Боевой дух движения угас. Многие женщины двинулись своим курсом, поступили в университет или устроились на работу, однако Селесте такие варианты не подходят. По правде говоря, теперь, когда Мэй полностью взяла хозяйство в свои руки и отлично справляется с помощью миссис Аллен, приходящей прислуги, Селесте дома и делать нечего.
