– Все кончено, доктор?
Но он его даже не слышал. Арчибальд был с ним одного возраста. Они принадлежали к одному поколению и знали друг друга тридцать пять лет. Элиоту было тяжело видеть, как он уходил.
– Все закончилось, доктор?
Элиот взглянул в лицо Арчибальду, оно казалось удивительно спокойным, почти просветленным. Доктор решил оставить в памяти именно это выражение.
– Время смерти 9 часов 02 минуты, – объявил он и осторожно опустил его веки.
Пригород Сан-Франциско
Реабилитационный центр
9 часов 01 минута
Габриель срочно вызвала доктора и медсестру.
Датчики, фиксирующие жизненно-важные параметры состояния, неожиданно и без видимой причины показали резкое ухудшение. Сначала началось учащенное сердцебиение, а вскоре удары практически прекратились.
– Срочно дефибриллятор! Позиция на двести джоулей! – скомандовал доктор, прикрепляя во второй раз пластины к грудной клетке Валентины.
Первый разряд тока не смог синхронизировать сокращения миокарда. Вторая попытка тоже оказалась безуспешной. Врач пытался вручную сделать закрытый массаж сердца, ритмично сдавливая и отпуская грудную клетку Валентины, но ему было уже ясно, что битва проиграна.
Врач зафиксировал время смерти и вышел, оставив Габриель наедине с матерью. Она долго сидела рядом, всматриваясь в спокойное и безмятежное лицо, и это ее немного утешило.
– Прощай, мама, – прошептала Габриель и поцеловала ее в последний раз.
Сан-Франциско
Больница Ленокс
Комната отдыха медицинского персонала
9 часов 02 минуты
Клэр Джулиани забросила две монетки по пятьдесят центов в кофе-автомат, нажала кнопку «капучино», но картонный стаканчик не выскочил на подставку, и горячий напиток потек прямо на металлическую решетку, а потом и на ее туфли.
Клэр расстроилась: «Ну почему такое происходит только со мной?» В сердцах она нажала кнопку возврата денег, не столько в надежде получить назад монетки, сколько ради того, чтобы выплеснуть злость. Разумеется, деньги пропали, но в этот момент ее пейджер пронзительно запищал. Она стремительно направилась в реанимационную палату.
– В это трудно поверить, – сказала медсестра. – Ваш пациент, представляете, проснулся!
«Что ты несешь, дуреха? Что значит «проснулся»? Как это возможно после такой дозы анестезии, которую он получил?»
Клэр наклонилась к Мартену. Лежит неподвижно, глаза закрыты, дыхание глубокое, ровное. Она решила заодно проверить показания датчиков физиологического состояния больного и нашла их вполне удовлетворительными. Клэр уже собралась уходить, как… Мартен открыл глаза.
Он медленно осмотрелся. А потом, желая освободиться от трубочек и проводов, опутывающих его грудь, запястья, горло, нос, руками оторвал их от себя.
Мартен вернулся.
Эпилог
Сан-Франциско
Полгода спустя
«Мустанг» устаревшей модели ярко-красного цвета прорывался сквозь предрассветную мглу. Он остановился перед входом в Музей современного искусства, в паре шагов от фонтанов среди цветущих садов. Необычная архитектура храма современных искусств поражала воображение. Здание представляло собой нагромождение кирпичных кубов оранжевого цвета, обтекающих огромный цилиндр из стекла со скошенной крышей, похожий на шахту, ведущую вниз, через него дневной свет проникал во внутренние помещения.
– Если будет девочка, назовем ее Эмма. Но можно и Леопольдина, так будет даже оригинальнее… – рассуждал Мартен.
Он еще носил мягкий шейный бандаж для стабилизации позвоночника – последствие травмы после падения с моста. Сегодня он впервые выехал на прогулку, расположившись на пассажирском сиденье, после того как шесть месяцев провел в больнице после комы, а затем в реабилитационном центре.
– Леопольдина! Скажешь тоже! Хочу напомнить тебе, что сначала нужно сделать детей, и только потом выбирать им имя. Кстати, у нас сегодня совсем другие заботы…
Габриель выпорхнула из машины с присущей ей грацией. В выходной день улицы были пустынны, а воздух – напоен прохладой и свежестью раннего утра. Мартен выбирался из машины с большим трудом, опираясь на трость из орехового дерева с изящным набалдашником. Габриель не могла удержаться, чтобы в шутку его не подразнить:
– Ты очень сексуален в таком виде, милый. Прямо как доктор Хаус!
Мартен пожал плечами и открыл багажник, чтобы достать три плоских деревянных футляра, плотно связанных между собой. Габриель, увидев, что ему тяжело, воскликнула:
– Дорогой, давай я!
Когда она отвязала первый футляр, из него показалось чье-то бесформенное лицо с портрета кисти Пикассо.
В таких футлярах Арчибальд хранил в тайном убежище полотна, которые в течение последних двадцати лет похищал по всему миру и за которые никогда не требовал выкупа: прославленные картины Энгра, Матисса, Климта и Гойи. В скором времени они должны были вернуться на свои прежние места в музеях и галереях.
В качестве наследства Арчибальд оставил дочери секретный адрес этого убежища во время их встречи, мучительной для обоих, но принесшей им облегчение, в маленькой бухточке в Сан-Симеоне.
В три приема Габриель отнесла запакованные картины и сложила их у центрального входа в знаменитый музей. На это у нее ушло не более двух минут. Вернувшись к машине, она заметила еще одну картину, задвинутую за сиденье и прикрытую какой-то ветошью: автопортрет Ван Гога. На лице, изображенном на бирюзовом фоне, выделялась рыжая бородка художника, рыжая шевелюра, а главное – завораживающий пристальный взгляд.
– Вот эту, кстати, можно было бы оставить, – отважился предложить Мартен.
– Ты шутишь, надеюсь?
– Да ладно! Только одну! – настаивал он. – На добрую память о твоем отце. Благодаря этой картине мы с ним впервые встретились на Новом мосту в Париже.
– Об этом не может быть и речи! Раз уж мы решили поступить по-честному, так надо идти до конца!
– Согласись, она бы украсила нашу гостиную. Представь, как она впишется в интерьер и придаст ему благородный классический стиль. Я не против мебели из «ИКЕИ», но…
– Очень хорошая мебель!
– Ну, знаешь ли! Это как посмотреть.
Мартен все же решил, правда, с сожалением, вернуть шедевр. Прихрамывая, сделал несколько шагов к музею и оставил «Портрет человека с отрезанным ухом» у парадного входа. Как только он вернулся в машину, автомобиль сорвался с места и умчался прочь.
«Мустанг» пронесся по проспекту Ван-Нуйс, потом свернул на Ломбард-стрит.
