– Прекрати, прошу тебя!
– Короче говоря, я хотел отдать тебе это письмо, чтобы у тебя осталось хоть что-нибудь о том времени. – Арчибальд протянул ей конверт бледно-голубого цвета, потертый от времени. – Твоя мама написала мне его в самом начале наших отношений. Она собиралась дать мне понять, что хочет от меня ребенка. Я никогда с ним не расставался. Но я бы предпочел, чтобы ты прочитала его, когда будешь одна.
Габриель сделала вид, будто не слышала его просьбы. Она села, подогнув под себя ноги, и открыла конверт. Арчибальд устроился рядом, опершись локтями на песок, и стал смотреть на линию горизонта.
Габриель прочитала письмо, слезы текли у нее по щекам. Слезы облегчения и благодарности. Благодарности за то, что ей предоставили шанс наконец узнать своих родителей и суметь полюбить их.
Арчибальд раза три глубоко затянулся сигарой, чтобы в полной мере ощутить пленительный вкус гаванского табака. Еще один приятный момент… Так хотелось растянуть время, которое ему осталось…
– У меня опухоль в поджелудочной железе, Габриель. – Арчибальд так долго не решался произнести эти слова, а теперь они словно сами слетели с языка.
– Что?
– У меня рак в последней стадии. Я скоро умру.
Она с недоверием посмотрела на него:
– Ты скоро умрешь?
– Через несколько недель. Через три месяца или чуть позже.
– Ты уверен в этом? Ты делал анализы? Что говорят врачи?
– Да, уже ничего не поделаешь, дорогая.
В полном смятении она обхватила голову руками и прошептала:
– И давно ты знаешь?
– С уверенностью? Два дня назад…
Габриель вытерла слезы и с негодованием вскрикнула:
– Тогда… зачем ты пришел? Всего лишь несколько часов назад я обрела отца, а теперь снова должна потерять его? За что ты меня так мучаешь?
– Мне нужно, чтобы ты знала: я не бросил тебя. Все эти годы я находился рядом, только в тени.
– То есть?
Арчибальд положил руки ей на плечи, чтобы успокоить, и стал рассказывать о том, как вот уже двадцать с лишним лет постоянно пытался установить с ней контакт и сообщить ей всю правду. Он ничего не утаил: ни свой стыд, ни раскаяние, ни чувство вины, преследовавшее его все это время, ни отчаяние перед своим бессилием пойти на этот шаг. Он рассказал ей также о хитростях, которые придумал, чтобы каждый раз 23 декабря провести рядом с ней хоть несколько минут.
Габриель была взволнована, вспоминая встречи, глубоко засевшие в ее памяти. Тогда она не могла понять в полной мере, почему так, но теперь события обрели иной смысл.
Она вспомнила продавца товаров с доставкой, обходившего дома и квартиры, как бы случайно заглянувшего к ней и уступившего ей новенький ноутбук, загруженный по полной программе и буквально за бесценок, как раз в тот момент, когда накануне она случайно сломала свой.
Это был он!
Габриель вспомнила уличного клоуна, устроившего для нее представление, от которого она пришла в смятение и была тронута до глубины души, так как ей показалось, что его слова направлены именно к ней.
Опять он…
Вспомнила садовника в японском чайном саду, который рассмешил ее до слез, словно догадался, что ей очень грустно в тот день, когда все валилось из рук.
Он…
Оказывается, они столько раз тайно встречались, что теперь ей осталось лишь сожалеть об этом. Ах! Если бы она знала!
Но сожаление сменилось на гнев, когда Арчибальд упомянул частного детектива, следившего за ней на протяжении нескольких лет.
– Как ты посмел влезать в мою частную жизнь без разрешения? – возмутилась она.
– Просто я хотел помочь тебе.
– Помочь?
– Ведь ты несчастна, Габриель.
– Да что ты можешь об этом знать?
Арчибальд открыл свою кожаную сумку, лежащую рядом с ним на песке, и достал оттуда несколько «вещественных доказательств»: фотокопии страничек из личного дневника дочери, фотографии, сделанные на вечеринках, и всегда с разными мужчинами. По поводу некоторых из них, вызвавших особое подозрение, он специально наводил справки: неприятные молодые люди, равнодушные ко всему и эгоистичные; другие – бессердечные, злые, иногда даже жестокие настолько, что ему пришлось одним из них «заняться» лично.
– Зачем ты так поступала, дорогая моя?
В глазах Габриель стояли слезы. Она растерялась от того, что ей пришлось изобличить себя перед отцом в том, в чем она сама никогда не отважилась бы признаться даже самой себе.
– Ну, видишь ли, это тот случай, о котором ты рассказывал: иногда наказываешь себя и даже не знаешь, за что именно…
Габриель замолчала, и Арчибальд погрузился в воспоминания.
Он представил самую первую ночь, ранней весной, которую они провели здесь вместе с Валентиной в окружении маков и ирисов. Сейчас, на закате жизни, Арчибальд мог с уверенностью утверждать, что никогда ни до, ни после не испытывал более сильного чувства, чем тогда, рядом с любимой. Очень редкое чувство, что отныне он не одинок в этом мире.
Он посмотрел на дочь и спросил:
– Ты любишь этого Мартена?
– Да, и уже давно. И это ни с чем не сравнимо.
– А он любит тебя?
– Думаю, да. Но после всего, что ему пришлось вытерпеть из-за тебя, мне трудно будет восстановить отношения…
– Я ничего такого не делал, – грустно улыбаясь, промолвил Арчибальд. – Это ты заперла его голым в погребе. Ему вряд ли это пришлось по вкусу, и тебе трудно будет восстановить отношения.
– Кажется, тебе это доставляет удовольствие?
Он пожал плечами и опять глубоко затянулся сигарой.
– Если Мартен действительно тебя любит, то вернется. Это пойдет ему на пользу, пусть знает, что не все еще у него в руках. Я долгих пять лет боролся за твою маму, она не сразу согласилась стать моей.
– Но и он долго меня ждал. Целых тринадцать лет…
– Ждать и бороться – разные вещи! – резко сказал Арчибальд и вдруг спросил: – А почему ты заставила Мартена так долго ждать, если любишь его?
– Потому что я боялась.
– Чего?
– Всего.
– Что это значит?
– Боялась оказаться не на высоте, боялась, что не умею любить, боялась, что однажды проснусь и пойму, что разлюбила его, боялась, что не смогу родить ему детей, которых он так хотел…
Слова дочери напомнили Арчибальду то, о чем говорила ему Валентина. Ему никогда это не нравилось, так как ровным счетом ничего для него не значило.
– А что ты о нем думаешь? – поинтересовалась Габриель.
